Фаина Гримберг - Княжна Тараканова

Однако жизнь Елизаветы оставалась прежней. Она, впрочем, успела наловчиться быстро одевать свою госпожу, затягивать шнуровку, застегивать пуговки и подавать флаконы. Был нанят новый штат прислуги. Под жилье девушке отведена была достаточно пристойная комната, но снова эта комната находилась высоко, только узкая деревянная лестничка отделяла эту комнату от чердака. Елизавета казалась молчаливой и даже и диковатой. Теперь она редко имела возможность беседовать со своей госпожой. Однажды она расслышала, как в спальне Франк и Фелиция спорили, но о чем, девушка не сумела разобрать, они слишком скоро говорили по-французски.

Ее отпустили на целый день, на пасхальное гулянье. Она каталась на карусели и на качелях, бродила в толпе веселых горожан-простолюдинов. Пустилась вместе со всеми отплясывать оберек. Затем какой-то парень попытался взять ее под руку, она вывернулась. Он говорил напористо, уговаривал, обещал купить медовую коврижку. Она шла все быстрее и быстрее, потом побежала, завертелась в толпе. Он потерял ее… Она свернула в переулок, быстро шла по мостовой, по темным неровным булыжникам. Двухэтажные дома остро уходили вверх… Она пошла медленнее и вспомнила Михала. Она улыбалась и подумала, что вспомнила Михала как раз потому, что ведь это Михал покупал ей коврижки, и даже, кажется, даже, кажется… Когда покупал?.. Она видела сегодня людей, довольных своею жизнью вполне. Но она не могла оставаться среди этих людей. Она должна была уйти от них, подняться выше, туда, где было больше полноты жизни! Она никогда не была наклонна к ханжеству, поэтому она и не верила в пресловутую, воспетую иными поэтами и авторами романов, разыгранную на оперных подмостках возможность жить полной, богатой мыслями и чувствами жизнью, и – самое важное! – богатой, обильной впечатлениями жизнью, да, вот такой жизнью жить, обретаясь почти на дне, в толпе этих самых простолюдинов, мелких торговцев, мастеровых и служанок… Нет, нельзя было, обретаясь среди них, в их среде, жить полной жизнью, нет! Надо было набирать полную грудь воздуха и устремляться вверх, вверх!..

Елизавета видела, что Франк и его молодая жена не только предаются светским удовольствиям, но и заняты некоторыми весьма серьезными делами. Иногда в доме устраивались приемы совершенно интимные, приезжало несколько человек, сидели подолгу в кабинете Юзефа Франка, среди гостей бывали и женщины. Кажется, Фелиция стремилась играть роль посвященной, но делала это с большим тактом. Женщины признавали ее главенство, большую роль здесь играло, конечно, ее супружество с Франком…

В Варшаве Юзеф не обращал внимания на Елизавету. Порою ей хотелось нарочно попасться ему на глаза, она бранила себя за это и нарочно стремилась прятаться от него. Однажды она поняла, о чем спорили Франк и Фелиция. Молодая женщина хотела привлечь Елизавету к участию в тайных собраниях. Девушка была тронута; было приятно услышать похвальные слова о себе. Она припала к двери, положила ладонь на гладкую поверхность полированного дерева, теплую розовую девичью руку… Франк возражал молодой жене. Он говорил, что Елизавета слишком много думает о себе и не имеет в своей душе способности сильно привязываться к людям или к важным делам… Его мнение раздражило девушку. Она подумала с досадой, что эта самая способность привязываться означает на самом деле всего лишь наклонность к подчинению… «Да, я не склонна подчиняться кому бы то ни было! Я это поняла в монастыре. Я пыталась подчиняться монастырскому укладу во имя моей попытки искренне поверить в существование Бога, которому, в свою очередь, возможно подчиниться безоговорочно! Но нет, я не хочу подчиняться даже выдумке о Боге, даже выдумке о возможности создания, созидания некой единой для всех веры!..»

В то утро Фелиция уехала. Проводив госпожу, Елизавета побежала к себе и смотрела из высокого оконца, как выезжает из ворот нарядная, украшенная голубыми кружевами карета. Девушка высунула голову наружу и видела фасад богатого жилища, дворца, в сущности. Фасад был оснащен лепниной еще более обильно, нежели в доме львовском. Ветерок взвил кончики косынки на шейке девушки.

Елизавета чувствовала странное возбуждение. Сердце забилось короткими частыми и быстрыми толчками в молодой груди. Сама не зная, зачем это может быть нужно, Елизавета умывалась особенно тщательно. Она надела хорошее платье, светлое, шелковое, кремовое, в коричневую полосочку. Талия была туго стянута пояском. Над пышноватой юбкой колыхалось легким цветком, укорененном на крепком тонком стебле, девичье обличье – тугие груди, шелком обтянутые, тонкая розовая шея, нежные ключицы, оживленное лицо над собранными в прическу высокую темными-темными волосами. Она заплела волосы в косу и заколола высоко на маковке, а сбоку пришпилила тафтяный цветок. Она надела серебряный крестик, придававший всему ее облику странный оттенок чего-то легкого и в то же время драгоценного.

Елизавета спустилась по лестнице, вошла в гостиную, приблизилась к инструменту, положила пальцы правой руки на крышку клавесина. Она не стала играть. Было странное чувство, будто она знает, знает совершенно точно, что же сейчас произойдет. Сердце забилось совсем сильно. Девушка приложила ладонь к груди. В комнату скоро и уверенно вошел в коротком вышитом камзоле Юзеф. Кружевные манжеты рубашки, казалось, готовы были взлететь с его рук, словно белые трепетные птицы. Вскинулась нога, сильная, в светлом шелковом чулке, в коричневой лакированной туфле с позолоченной пряжкой. Девушка невольно смотрела на узкие штанины темно-красных панталон. Черная острая бородка подалась вперед, как будто была на самом деле черным клинком…

Он схватил ее крепко за руку, сжал ее нежную ладошку; она ведь берегла свои руки, хотела, чтобы они были мягкими, нежными; она подражала Фелиции, купила особую пасту из мякоти спелых яблок и горькой миндальной кашицы, купила лавандовое масло; на ночь натягивала нитяные перчатки на руки, смазанные мягчительной пастой, утром мыла руки чистой водой с лавандовым маслом…

…Он сильно сжимал ее ладонь, он шел быстро, она спешила за ним, но не поспевала, он тащил ее, нетерпение одолевало его… В темноватом коридоре у двери в спальню, в обширную супружескую спальню, он вдруг с силой прижал ее к стене и сильно, жесткими губами, целовал ее, колол усами и бородкой щеки девушки… Елизавета обмерла и слабо охнула, всем телом мгновенно напряглась и обмякла… Ее тело брал чужой. Мелькнула странная мысль о том, что на самом деле это тело может, должен брать лишь один человек – Михал!.. И все же сейчас она испытывала сильное наслаждение… Она сползла на пол, сидела, закинув голову к стене, волосы, разви́тыми косами упали на грудь; она сидела, вытянув неловко ноги, расставленные под подолом смявшегося шелкового полосатого платья… Внизу живота мучительно ощущалось наслаждение… Она уже не видела подле себя Юзефа. Она вдруг сделалась энергически сильной, вдруг вскочила и, подхватив платье, побежала…