Владислав Бахревский - Смута

Монах был немолод, но лицо сохранил юношеское.

Марина Юрьевна подошла под благословение, спросила:

– Покойнее ли вам, святой отец, в нашем польском заточении против того, что вы претерпели от русских?

– Я не чаял вернуться когда-либо в мир людей благородных. Что же касается монастырской жизни – русские в вере, в наложении на себя обуз и всяческих запретов не знают никаких пределов. Угодно ли это Богу, не угодно ли, но они такие. Они так живут, так веруют, так постятся, до полного изнурения, они и молятся неистово, отбивая в день многие тысячи поклонов. Я, ваше величество, не судья людям. Я умею смотреть и сочувствовать.

– Что вам открыто в моей судьбе, святой отец? – Марина Юрьевна смотрела на монаха проникновенно, призвав на помощь все свое обаяние. – Ради Святой Девы, не утаите от меня то, что открыто вам, дурно ли это, страшно. Я на пороге полного отчаяния… Впрочем, что же это я сразу о себе? У меня есть чем порадовать вас, святой отец. Верные люди сообщили, что ученик ваш, японец, жив. Он в Москве. Он помнит вас, ждет.

Монах улыбнулся своей почти не плотской улыбкой. Скользнул по лицу свет и словно бы остался висеть в воздухе, ощущаемый, но невидимый.

– Провидец Иринарх однажды сказал мне, когда я тосковал по ученику, что тот жив, что душу его примет апостол Андрей Первозванный через два года.

– Это когда же?

– 30 ноября 1611-го, стало быть…

– Я жду от вас, видимо, почти такого же предвидения, – тихо сказала Марина Юрьевна.

Они беседовали по-русски, но способный де Мело уже прекрасно понимал и польскую речь.

– Увы! Не владею и сотой долей того, что открыто Иринарху, этому удивительному подвижнику. Обвешан пудами железа, он сидит взаперти множество лет, но знает, кажется, больше, чем все суетящиеся в миру.

– Святой отец! – Марина Юрьевна с неистовством во взоре наклонилась и поцеловала крест на груди монаха. – Что мне делать? Покориться королю и вернуться нищенкой на порог отцовского дома? Бежать к супругу, остаться здесь и возмутить воинство против моего тюремщика Рожинского?! Или, быть может, уйти в монастырь?

– Дух вашего величества изнемогает от пут, которые вы на себя наложили своей волей… Я не ведаю, что будет, но предчувствую – вас ожидает вихрь, жизнь среди пламени. Будут всполохи торжества, и тьма будет. Оставайтесь собой, ваше величество. Много ли счастья – прожить не свою жизнь, может, более покойную, долгую. Постылые дни для постылых людей. Вы – иная.

Марина Юрьевна просияла.

– Не оставляйте меня! Я чувствую, как снова потекла по жилам моя остановившаяся кровь. Благодарю вас, святой отец. Молитесь за всех нас и за меня, дочь вашу.

Помня о предсказанном, и сама уже как вихрь, она написала сначала королю, потом отцу. Выходило сумбурно, зато страстно: «Счастье не всегда ходит по одному пути, оно не там кончается, откуда начинается, но устраивается так, как сам Бог, в руке которого зиждется, направит его. Поэтому мы убеждены, что Он будет печься о том, что у нас есть и что мы получили из рук Его, и, вознаграждая наши скорби, пошлет нам утешение. Надеемся, что и его королевское величество будет нам желать того же. Кого Бог осветит, тот будет несомненно и по праву сиять».

Излила всю гордость свою на страницу, даже в росчерках была эта гордость, ничем не колебимая, ни тем, что оставлена всеми, ни тем, что ее судьбу решают люди ничтожные.

Отцу она высказала всю правду: «Если когда-либо мне грозила опасность, так это именно теперь, ибо никто не может указать мне безопасного места для приличного и спокойного жительства и никто не хочет посоветовать мне что-либо для моего блага».

Казимирский, привезший в тушинский лагерь письма Вора, был задержан людьми гетмана. Письма собрали, сожгли. Рожинский устыдил Казимирского и предоставил возможность искупить вину перед поляками: вручил ему письмо к воеводе Калуги пану Скотницкому с приказом схватить Вора и доставить в Тушино.

Казимирский письмо гетмана взял, но показал его сначала своему господину. Вор не стал разбирать, чью сторону примет Скотницкий.

Из Царева-Займища явились верные «Дмитрию Иоанновичу» казаки во главе с князем Григорием Шаховским, который совсем уж было потерялся во всеобщем российском разброде. Вор, уповая на казацкие сабли, взбунтовал Калугу, и Скотницкого забила до смерти толпа. Его товарищ по воеводству окольничий Иван Иванович Годунов, некогда положивший к ногам Вора вторую русскую столицу – Владимир, спрятался в башне, но его предал дворянин Михайла Бутурлин. Годунова затащили на самый верх башни и сбросили. Он расшибся, но был жив. Прибежала жена Арина Никитична, родная сестра Филарета, кинулась поднимать мужа. Ее оттолкнули, ударили, Ивана Ивановича поволокли на Оку, где и кинули в полынью. Он очнулся от беспамятства, всплыл, ухватился за край лодки, но Бутурлин саблей отсек ему руку, и вода унесла, затянула несчастного воеводу под лед.

Город ликовал победу.

– Шуйский предал русских шведам, Рожинский и Филарет – полякам. Если кто хочет из русских остаться русскими – верьте одному мне! – призывал Вор.

И снова города присягали ему: Тула, Козельск, Перемышль…

13 января 1610 года из Тушина под Смоленск выехало большое посольство… представлявшее русскую измену и нареченного, а значит, незаконного патриарха Филарета.

В истории России явление заурядное, когда изменник в потомстве остается героем, герои же почитаются ничтожествами. Имен этих так много и столь они знамениты, что называть их надобности нет. Не потому ли русский народ во все времена живет, отгородясь от властей?

Священным единением российское простолюдье обязано не мудрости вождей и уж конечно не любви друг к другу, но ужасным бедам. Только на самом краю брались за ум. Над самою бездной, когда уж половина народа в бездне.

Скопин-Шуйский еще только-только пошевелился в Александровской слободе, а Сапега, бросив все свои запасы, все награбленное, бежал от Троице-Сергиева монастыря в Дмитров. В Москве был царь, Москва приготовлялась к освобождению, и в это самое время была написана в Тушино грамота, какую повезли к иноземному королю.

Вот она, эта грамота:

«Мы, Филарет, патриарх Московский и всея Руси, и архиепископы, и епископы, и весь священный собор, слыша его королевского величества о святой нашей православной вере раденье и о христианском освобождении подвиг, Бога молим… и его королевской милости челом бьем и на преславном Московском государстве его королевское величество и его потомство милостивыми господарями видеть хотим».

Сорок два именитейших изменника отправились на поклон королю, осаждавшему русскую твердыню – Смоленск. Отец и сын Салтыковы, князь Василий Рубец-Масальский, князь Федор Мещерский, князь Юрий Хворостинин, Лев Плещеев, Тимофей Грязной, дьяки Иван Грамотин, Андронов, Чичерин, Апраксин, дворянин Михаил Молчанов, убийца жены и сына Годунова, игравший роль «Дмитрия Иоанновича», покуда не сыскался Вор. Какие все имена! Их потомки станут украшением русской истории, но и предателей среди этих имен – царей и народа – сыщется немалое число.