Владислав Бахревский - Смута

Бац! – Марина Юрьевна слышала щелчок.

Пчела вонзилась в самое веко ученого монаха, но отец Фаддей даже не шелохнулся.

– Я рассказываю вам об этом, ваше величество, потому, – продолжал он свои размышления, – что русскому доброму народу необходимы добрые, разумные, благожелательные наставники. Если вы отринете союз с человеком, приведшим войско к Москве, то будет упущена замечательная возможность сделать доброе уже сегодня. А ведь завтра может и не наступить.

Бац! – Вторая пчела стрельнула почти в то же самое место.

– Святой отец! – взмолилась Марина Юрьевна. – Немедленно ступайте к нашему врачу. Это не просьба, это повеление моего царского величества.

Монах поспешно удалился, и Марина Юрьевна осталась одна, если не считать укрывшуюся за деревьями охрану. В теплом воздухе мелькали темные точки и запятые.

«Не будь я царица, пчелы набросились бы на меня? – с удовольствием подумала она. – Почему пчела милует мою царскую милость? Или у испытавшего всеобщее подобострастие сама кровь переменяется?»

И ясно ощутила в себе неутолимую жажду подобострастия. Вдруг вспомнила, что с самого дня отъезда из Ярославля ни разу не потянуло в прошлое.

– Я снова живу, – сказала она себе.

Сердце забилось толчками.

«Если он кто-то другой, то… надо отказаться от царства? Лишиться царства? А чтобы не лишиться…»

Брезгливая дрожь покрыла ее прекрасное тело мурашками. Она гордилась шелком этого тела, она без усмешки называла его прекрасным.

– Ни за что! – сказала она себе, умирая от безобразного отвращения. – Ни за что…

Глаза бессмысленно бежали по оранжевым гроздям на рябинах. Ей захотелось, чтобы ягоды обернулись каплями крови… Поднялась с ковра, пошла прочь, и над головой ее, изумляя охрану, венком вились золотые пчелы.

– Ваше величество, радуйтесь! – Отец в алом кафтане простирал одну руку к ней, другую к незнакомому человеку. Невысокий, очень плотный, на лицо хоть раз взгляни, хоть десять – не запомнишь. Но вот что сразу почувствовала Марина Юрьевна: воздух над этим человеком замер, завороженный, и люди вокруг стояли как столбы.

«Он?» Сердце выпало из груди.

– Усвятский воевода их милость Ян Сапега! – возгласил Мнишек, будто в литавры ударил.

У Марины в глазах было темно. Руку подала как во сне. В себя пришла от внимательного острого взгляда: воевода смотрел на нее вопросительно, взглядом подавал помощь, говорил нарочито громко, чтобы царица поймала нить речи.

– Стою под Царево-Займищем, вдруг говорят: ваше царское величество всего в четырех милях. Я – на коня, чтобы тотчас исполнить любую службу вашего величества.

– Я рада, – нашлась Марина Юрьевна, – рада приветствовать вашу милость… А мы вот здесь остановились, ждем письма… – Марина Юрьевна вспыхнула, не зная, как назвать человека, выдающего себя за Дмитрия Иоанновича.

– Промедление – не друг вашего величества, – решительно сказал Сапега. – Пока лето, пока лошади не вязнут, надо приступить к Москве и взять ее в считаные дни. От стояния под стенами стены не разрушатся. К тому же Москва до сих пор не окружена.

– Я в большой надежде на моих рыцарей, – сказала Марина Юрьевна, набравшись духа посмотреть в лицо Сапеге: смугл, а кажется, что бледен, глаза нежнейшей голубизны, а рядятся в безликость… – Если у вашей милости нет срочных военных дел, прошу отобедать с нами.

На обеде, кроме узкого круга своих, были Константин Вишневецкий, который тоже возвращался из ссылки, и ксендз Каспер Савицкий.

– Мы начали наш московский поход, – рассказывал Ян Сапега, – из пограничной деревни Ивановки… Под Смоленском я писал воеводе Шеину, чтобы шел на службу вашего величества, но вместо хлеба-соли получил сражение. Впрочем, оно не было серьезным. Хлебом-солью нас встретили в Вязьме. Воевода Бегичев сообразительнее Шеина. Не без удовольствия сообщаю вашему величеству – я не нашел в России людей, которые бы любили Шуйского! Если кто и стоит за него, так по долгу. А вот к государю Дмитрию Иоанновичу обращены все добрые надежды этой страны.

– Русский народ – кроток и трудолюбив, – вставил слово ксендз Каспер, – его надо поскорее вывести из варварского состояния. О рыцари! Прогоните прочь всех греческих попов из этой страны. Они подобны лесным клещам – чем больше напиваются крови, тем глубже уходят в тело.

– За королеву России! – поднялся и поднял кубок Ян Сапега.

– Виват! – вскричал Юрий Мнишек.

Второй тост произнес Александр Зборовский:

– За государя Дмитрия Иоанновича!

Марина Юрьевна перехватила быстрый взгляд Сапеги. Пригубила вино, высидела питье кубков за отца, за Вишневецкого, за Сапегу и удалилась.

– Ее величество огорчается совершенно напрасно, – изрек Ян Сапега. – Мы служим ей, ибо она подлинная полька и подлинная государыня. Если ее величеству тот, что в Тушине, будет противен, найдем другого, желанного ей, угодного нам.

Слова усвятского воеводы были очень уж откровенны, но возразить было нечего и некому.

Всю ночь Марина Юрьевна проплакала. Уснула на заре, а утром привезли из Тушина письмо. Пану Мнишку были обещаны триста тысяч золотом и Северское княжество. Дядя Марины Юрьевны, посол Олесницкий, получил город Белая.

Супруг счел нужным поделиться государственным секретом с государыней… Переслал послание иезуитов, составленное в Риме и дополненное в Кракове. Речь шла о титулах, о том, как и где приобретать сторонников. Предупреждали: величаться титулом императора опасно и неправомочно. Во-первых, русские едино восстают против императорства. Во-вторых, христианские государи не признают за московским царем не только императорского, но и королевского титула. Королевского титула добиться непросто. Венчание патриарха – самообман, европейские государи отвергают православие как схизму, как ересь. Вот почему царь Дмитрий Иоаннович должен позаботиться о присоединении русской Церкви к унии.

– Вы согласны с доводами отцов иезуитов? – спросил свою духовную дочь кармелит Фаддей, который и зачитывал послание.

– Не рано ли печься о титуле? – не скрыла своего изумления Марина Юрьевна.

– Рим предопределяет будущие века, Москва же построила колокольню Ивана Великого и думает, что с нее углядит завтрашний день. Русские пастыри свои дела перекладывают на Бога, не умея быть его работниками. – Отец Фаддей с особым чувством осенил Марину Юрьевну крестным знамением. – Чтобы не утомлять вашего величества излишествами стиля и множеством оговорок и вариантов послания, я осмелился выбрать из этого пространного документа самую суть.

Подал Марине Юрьевне всего два листа, но государыня их тотчас вернула.

– Прочитайте сами, святой отец! Я люблю ваш голос, и я лучше понимаю смысл написанного.