Старые годы. Русские исторические повести и рассказы первой половины XIX века

– Теперь моя очередь, как главного смотрителя за работами, – сказал оратор и, сняв шапку, сделал вторую зарубку. – Гаарден! – продолжал он. – Теперь тебе, старшему плотнику.

Гаарден хотел уже выступить, но кто-то схватил его сзади за руку. То был новичок, русский плотник.

– Товарищ, – произнес он умоляющим голосом, – уступи мне!

– Тебе? – угрюмо возразил старый плотник. – Молод больно! Заслужи сперва!

– Я уступлю тебе первый месяц своего жалованья, – продолжал молодой человек умоляющим голосом.

– Пошел! – сердито отвечал Гаарден и пошел к бревну.

Михайлов невольно последовал за ним.

Толстый Блундвик слышал просьбу молодого человека и, будучи в веселом расположении духа, хотел услужить ему.

– Пусти его! – сказал он старому плотнику. – Раз можно сделать исключение и пустить младшего вместо старшего.

– Ни за что не пущу! – вскричал Гаарден.

– Гаарден! – строго произнес мастер, – Я приказываю тебе, я, хозяин зтой верфи!

Гаарден отступил, бросив грозный взгляд на молодого человека. На лице Михайлова выразилась радость, он бросил шапку наземь, засучил рукава и твердыми шагами подошел к бревну.

– Да узрит моя отчизна этот новый корабль на своих морях! – произнес он вполголоса по-русски. – И да будет ему прозвание «Царь Петр»! Господи, благослови!

Михайлов перекрестился, замахнулся и нанес такой удар, что чуть не перерубил бревно пополам, щепки так и брызнули во все стороны. Михайлов взял одну из них и спрятал ее в карман. Потом он поднял голову и выпрямился. Все с особенным удовольствием глядели на статного, прекрасного молодого человека, в черных, огненных глазах которого блистали ум и благородная гордость.

Сам Блундвик чуть не снял шапки, взглянув на величественную наружность своего младшего работника.

– Братцы! – сказал последний, – Сегодня вечером я угощаю вас всех. Принимаете приглашение?

– Принимаем! Принимаем! – отвечали все плотники, исключая Гаардена, который не мог простить Михайлову, что он лишил его принадлежащей ему чести.

– Странный парень! Настоящий москвич! – сказал Блундвик, у которого от смеха трясся живот. – Правду говорят, что русские тароваты; это, вероятно, какой-нибудь маменькин сынок, которому из дому посылают денежки.

– Видели ли, – спросил Видеманн, – как он топором владеет? Я думал, что он испортит бревно.

– Да-да, силач!

– А заметили ли вы, как он спрятал одну щепку в карман? Видно, хочет послать маменьке свою работу.

Блундвик продолжал смеяться, но, вспомнив, что не завтракал еще, сделался весьма серьезным, пожелал счастливого начинания плотникам и ушел домой. Михайлов с прочими работниками приступил к работе.

ГЛАВА IV

ПЕРВОЕ ЖАЛОВАНЬЕ

Прошла неделя.

Однажды вечером дети Гаардена вернулись домой с двумя корзинами, доверху набитыми щепками.

– Как вы сегодня много набрали! – сказала им мать. – Да и какие славные щепки!

– Да, – ответил Фриц. – Мы были у русского. Он так рубит, что успевай только подбирать. Мы к другим и не ходим; он такой добрый, ласковый! Он очень удивился, когда мы ему: сказали, что должны платить за каждую корзину щепок. У нас, говорит он, столько лесу, что щепки годятся только на растопку, и бери их даром сколько хочешь.

– А какой он ловкий, маменька! – продолжала Анна. – Якову попала щепка в глаз, и он стал кричать от боли. Услышав крик, русский бросил работу и подбежал к Якову. Увидав, в чем дело, он вынул из кармана какие-то стальные щипцы и вытащил щепку; потом посоветовал еще Якову приложить к глазу хлеб, смоченный в молоке.

Мать с изумлением покачала головой.

– У него всегда в кармане маленькая плоская коробочка со щипчиками, ножницами и ножами, точно у доктора, – сказал Фриц.

– И как все любят его! – прибавила Анна.

– Да, все, – печально сказал Фриц, – все, кроме папеньки.

– Он сердится на русского за то, – сказала со вздохом мать, – что тот перебил у него...

Она не успела договорить, потому что в это самое время в отворенном окне показалась голова красивого молодого человека лет восемнадцати.

–– Папенька не вернулся еще с верфи? – спросил он.

– Вильгельм, Вильгельм! – вскричали дети. Мать с беспокойством осмотрелась.

– Ступай сюда, Вильгельм! – сказала она. – Ступай сюда! Отца твоего нет еще дома.

Минуту спустя молодой человек вошел в комнату. Он поздоровался со всеми, потом спросил печальным голосом:

– Что, папенька все еще сердит на меня?

– Ах, Боже мой! – отвечала мать. – Ты ведь знаешь железную волю твоего отца. Только ты один не уступил ей!

– Я не могу, маменька, не могу! – Подумай, Вильгельм!

– Я думал, маменька, думал долго и много и убедился совершенно, что с моей стороны это не одна прихоть, не одно упрямство, но истинное, глубокое призвание, которого я победить не могу.

В это время послышался громкий голос за дверьми.

– Папенька! – вскричали дети с испугом.

– Уйди, уйди! – сказала мать, испуганная не менее детей, потому что старый Гаарден был очень строг.

Вильгельм осмотрелся: уйти не было никакой возможности, а потому он, не теряя напрасно времени, подлез под высокую кровать, длинные занавесы которой доходили до полу. Едва он успел спрятаться, как в комнату вошел отец. Сложив топор, пилу и другие орудия, Гаарден сел на скамью.

– Марта! – сказал он жене. – Дай мне скорее рюмку водки.

Пока жена наливала водку, взор старого плотника упал на корзину со щепками.

– Ого! – сказал он, наклонившись, и взял одну щепку. – Сейчас видно, что топор, рубивший эти щепки, был в искусной, сильной руке. Где вы их набрали? – спросил он, обратившись к детям.

– Возле русского, папенька, – отвечал Фриц.

Гаарден насупил брови.

– Этот выскочка обидел меня, – сказал он, выпив рюмку водки, – несмотря на то, я первый готов отдать ему должную справедливость. Славный работник! Встает с рассветом, ложится спать последний, неутомим, понятлив, воздержан; словом, таких работников мало! Он нанял себе маленький домишко у мастера, сам готовит себе кушанье, сам убирает себе квартирку н не принимает никогда участия в пирушках наших гуляк. Да, часто, смотря на благородное, открытое лицо молодого человека, работающего так усердно, что с него градом льет пот, я вздыхаю и сожалею о том, что Бог не дал мне такого сына вместо моего негодяя Вильгельма!

– Напрасно ты бранишь бедного Вильгельма, любезный муж, – возразила жена. – Что делать, если...

– Молчи! – вскричал Гаарден. – Первый долг сына есть беспрекословное повиновение воле родителей.

– Но, друг мой, если он не чувствует ни малейшей охоты...

– Вздор! Я ему желаю добра; он еще слишком молод и не понимает своей пользы; что за жизнь ведет моряк? Ему беспрестанно угрожает опасность; море ненасытно и ежегодно поглощает тысячи людей.