Алексей Иванов - Летоисчисление от Иоанна

Широко перекрестившись, глашатай едва слышно прошептал:

— Господи, спаси меня и помилуй!

А в соборе митрополит Филипп в полном облачении служил свою первую литургию. Голос Филиппа раскатывался над давкой, в которой, как простые смерды, были стиснуты и самые родовитые бояре, и самые ярые опричники — Малюта, Басмановы, Плещеев, Грязной, Очины, Вассиан. Простор оставался только для государя с женой — молодой чернокосой Марией Темрюковной.

На басовой мощи хорового пения всё вокруг словно бы медленно вздымалось, качаясь, как дым, и под сводами собора металась птица, точно обезумевшая в густом и слаженном рокоте мужских голосов.

Дух человеческий возносился и выгибал вверх своды и цветные арки собора, неудержимо увлекал за собою клубящиеся фигуры святых на росписях. А вслед за ними ввысь по лестницам бежали кремлёвские пономари. Над площадью золотыми пузырями всплывали в небо купола. Заострились, вытягиваясь, шатры башен и колоколен. С крыш сорвало птиц и подбросило к облакам, и в толпе рядом с Машей молодая баба, задыхаясь, воздела над народом ребёнка.

Вдруг вся толпа на площади поворотилась назад — Маше показалось, что все уставились на неё. Но это на гульбище появилась царица Мария Темрюковна. Она сбежала из собора по внутреннему переходу, а вместе с ней сбежали и опричники, которые помоложе, — братья Очины, Плещеев и Федька Басманов.

Царица хотела развлекаться. Дворцовые служки уже тащили припас для любимой потехи государыни: мешок с медной мелочью.

Толпа подалась к гульбищу, и Маша оказалась впереди всех.

Царица с крыльца видела запрокинутые лица толпы — одинаковые и алчные. Кай-Булат смотрел на смуглое восточное лицо красавицы Марии Темрюковны, ликующей от хищного предвкушения. Друг другу зеркалили пустолицые близнецы Очины. Ожило скучное лицо Штадена — иноземцу сулили редкое зрелище, и более всего в нём Штадена заинтересовало взволнованное, грязное и доверчивое лицо дурочки возле ноги Кай-Булата — лицо Маши.

А в соборе Иоанн упоённо любовался торжественным лицом Филиппа: это ведь он, царь, сподвигнул монаха на такое подлинное и высокое вдохновение, что оно ничуть не казалось нелепым в грубых, топорных, мужицких чертах Филиппа. Этот огонь зажёг царь, а не бог.

Филипп же видел вокруг себя просветлённые лица молящихся и отрешённые лица певчих. Видел наивно-самоотверженное, полное надежды лицо Малюты — как у вдовы на втором венчании. Видел усталое и мрачно-задумчивое лицо Басманова: уж не грехи ли свои вспоминал кромешник? Филипп видел и лицо Иоанна, обращённое к нему, — лицо, полное радости и отеческой гордости.

Митрополит взмахивал над толпой трисвечником, и от этого в мокрых глазах Филиппа над народом вспыхивал радужный нимб. Поднимая ветер, взмахивали руки соборян, осеняющих себя крестами. На колокольне звонарь тяжело махал языком огромного колокола, пока тот с гулом не поцеловал бронзовый подол. Рука Марии Темрюковны зачерпывала из мешка монеты и кидала их снизу вверх на толпу, как зёрна птицам, и птичьим крылом махал царицын рукав. И махала тысячей рук толпа на площади — ловила летящие деньги.

Мария Темрюковна бегала по гульбищу, швыряла милостыню и хохотала — понизу на площади толпа собачьей сворой яростно каталась за царицей. Федька Басманов, увлёкшись, запросто дёргал Марию Темрюковну за локоть и пальцем указывал, где в толпе утихала свалка. Царица метала туда горсти монет, подкармливая драку.

Маша ревела уже от страха, когда вокруг неё люди начали рвать и душить друг друга. Мимо Маши вверх на крыльцо из давки полезла обезумевшая баба в порванной одежде и распустившемся платке. Митька Плещеев пинком в грудь сбросил бабу обратно. Штаден изумлённо смеялся, наблюдая сверху, как народ безжалостно топчет упавшую бабу: кровавые пальцы бабы загребали снег между сапогами.

А пальцы Иоанна судорожно сжимали свечу так, что вдавились в мягкий воск. Стиснутые двоеперстием пальцы Филиппа чётко печатали кресты на его плечах. Пятерня Марии Темрюковны жадно загребала медные монеты, а с ладони Кай-Булата такие же монеты ручейком ссыпались в карман расписного бухарского одеяния.

Руки людей над площадью хватали пустоту, словно повешенный хлопал ртом, пытаясь глотать передавленным горлом. В чьё-то небритое горло и вправду вцепились чьи-то грязные клешни, а чья-то волосатая лапа с треском отрывала чей-то воротник, оттаскивая хозяина от рассыпанных по снегу денег. Толпа на площади крутилась водоворотом, раздирая слабых на лоскутья, а толпа в соборе волной пёрла к амвону, где Филипп благословлял паству. Малюта с Басмановым-старшим спинами удерживали народ, оберегая царя.

По скулам Иоанна бежали слёзы. Брызги святой воды летели с кропила Филиппа и сеялись на головы людей, как дождик. Медным дождём сыпались на взбесившуюся толпу монеты Марии Темрюковны. Дождевой тучей птицы клубились вокруг шатров кремлёвских башен.

Птица, метавшаяся по собору, ударилась в икону праздничного чина и, кувыркаясь, упала на головы людей. Иоанн упал на колени перед Филиппом и истово целовал одежду митрополита. Девушку-боярыню от духоты храма повело в обморок, и она повалилась на руки отца. На площади нищий коршуном рухнул на россыпь монет на снегу, и его, не заметив, тотчас затоптали. Молодая мать с младенцем на руках нагнулась за денежкой и уронила младенца под ноги толпе.

Маша завизжала, закрывая лицо ладонями, когда увидела кровь, и в это время в плечо её толкнул сапог Кай-Булата. Маша подняла глаза на опричника.

Кай-Булат усмехнулся, сунул руку в карман и выставил перед лицом у Маши кулак. Маша без мысли, по привычке, перенятой от попрошаек, тотчас сделала ладони ковшиком. Кай-Булат разжал кулак и насыпал Маше в ладони горсть копеек.

Глядя на Кай-Булата, Маша беззвучно шевелила губами, пытаясь произнести слова благодарности. Но Кай-Булат вдруг наклонился, бесстыже сунул Маше в рот пальцы и ощупал зубы, как у лошади.

Видно, зубы ему не понравились. Он распрямился, вытирая руку о халат, рассмеялся, спрыгнул с ограды на ступени лестницы и пошагал наверх. Маша смотрела в спину Кай-Булату и словно молилась, сжимая копейки между ладонями.

Царица и её свита уходили с гульбища.

Но толпа на площади не успела перевести дух. Под завывания рожечников раскрылись двери собора, и на паперть поплыли монахи с хоругвями, иереи, опричники, бояре — все красные, как после бани. В полном облачении, в митре, с трисвечниками в руках, впереди всех выступал Филипп. Толпа взвыла.

Оттёртые епископами, Малюта Скуратов и Алексей Басманов смотрели, как царь Иоанн, будто мальчик-послушник, несёт за Филиппом край его покрывала.

— Эй, Лёшка, — шепнул Малюта. — Шибко много этого попа…