Юрий Вяземский - Детство Понтия Пилата. Трудный вторник

Стоило тебе, однако, войти в класс и двинуться в мою сторону, как меня тут же охватило всеобщее радостное возбуждение и коллективное преклонение перед тобой… Не знаю, как это возможно описать, но восхищенные взгляды, со всех сторон на тебя направленные, словно преображали тебя, как Минерва любила преображать своего любимого Улисса. И когда ты, наконец, подошел ко мне, я сказал себе: я хочу быть с ним рядом!

Я вообще с трудом могу описать, что тогда происходило во мне, хотя, казалось бы, помню все свои душевные движения. С одной стороны, едва ты вошел, я сразу же почувствовал, что вместе с тобой вошли Власть и Сила (как в Прологе «Прикованного Прометея» Эсхила, которого я тогда, конечно же, не читал), и эти Сила и Власть всё вокруг подчинили себе и чем-то были похожи на ту власть и силу, которые в нашем доме излучал мой отец; и я, разумеется, испугался. Но с другой стороны, представь себе, обрадовался и как бы потянулся навстречу душой.

С одной стороны, ты мне в первый момент показался почти уродом. А с другой – я тут же подумал: какой интересный и красивый человек! Мне сразу захотелось подчиниться и уступить тебе. Но в то же самое время я будто скомандовал себе: ни в коем случае нельзя уступать, потому что, если сейчас уступлю, я его потеряю… Да, вот так, необъяснимо, противоречиво, но очень твердо и уверенно.

Ты подошел ко мне и, не глядя на меня, спросил, ни к кому, вроде бы, не обращаясь и вместе с тем всех спрашивая, и от всех требуя ответа – даже от учителя, который в это время вошел в класс и на которого никто не обратил внимания.

«Кто это?» – спросил ты.

И один из первых учеников суетливо и испуганно стал объяснять: «Это новенький. Мы его дважды прогоняли. Но он опять пришел и уселся. Мы ему несколько раз…»

А второй первый ученик угрожающе шагнул ко мне. Но ты слегка наморщил лоб и дернул левой щекой, и этого оказалось достаточно, чтобы первый перестал оправдываться, а второй замер на месте. Тогда ты повернулся ко мне и, грустно на меня глядя, спросил:

«Зачем ты сел на мое место?»

«Я не знал, что это твое место», – тихо ответил я.

«Врет он! – закричал первый ученик. – Я ему в первый же день объяснил!..»

Тут ты опять дернул щекой, и кричащий запнулся. А ты улыбнулся и мне приказал:

«Ну, говори дальше».

«Я увидел, что здесь никто не сидит и что здесь написано Луций . А Луций – мое имя», – сказал я.

Ты перестал улыбаться и строго заметил:

«Здесь сижу я – Луций Анней Сенека. Теперь понятно?»

Наступила кромешная тишина.

А я предложил, стараясь, чтобы мой голос звучал легко и радостно:

«Ну так давай сидеть вместе. Раз оба мы – Луции».

И тут же зажмурился, не сомневаясь, что меня сначала несколько раз ударят, а потом выкинут вон из класса. Но вместо удара услышал твой голос:

«Подвинься тогда».

Я подвинулся. Ты сел рядом, тесно прижавшись ко мне, потому что сидеть вдвоем на этой узкой табуретке-скамеечке было почти невозможно.

Урок начался. Учитель, как сейчас помню, рассказывал нам о пятом подвиге Геркулеса, о том, как он очищал Авгиевы конюшни. Но никто учителя не слушал – все, затаив дыхание, на нас смотрели.

Когда урок закончился, ты спросил меня: «У тебя нога не затекла?» «Нет», – соврал я и едва встал на левую одеревенелую ногу. «А у меня, представь себе, затекла. Тесно сидеть вместе», – ответил ты. «В тесноте – не в обиде», – сказал я, вспомнив древнее изречение. «Глупости! Жить в тесноте – всегда обидно и унизительно», – возразил ты.

Вернувшись в класс после обеденного перерыва, я увидел, что «наша» скамеечка исчезла, а на ее месте стоит двухместная лавка со спинкой, и ты сидишь на правой ее стороне, а вся левая часть занята твоими школьными принадлежностями: капсой, восковыми табличками, папирусами и пергаментами.

Я подошел и встал рядом. Но ты ни малейшего внимания на меня не обратил.

Вошел учитель и начал урок, тоже ни малейшего внимания на меня не обращая. А я стоял рядом с тобой и даже пытался стоя записывать, хотя ничего записывать не требовалось.

Примерно к середине урока ты вдруг обратил на меня внимание и встревоженно воскликнул: «А ты что стоишь, Луциллий?» «Меня зовут Луций, а не Луциллий», – как можно более вежливо и учтиво ответил я. «Ну так тем более – садись!» – велел ты, но даже не подумал убрать свои разложенные вещи. И я продолжал стоять.

И лишь к концу урока ты вдруг опять на меня глянул и удивленно спросил: «Тебе мои вещи мешают? Так ты убери их». И взмахнув рукой, сбросил на пол всё, что рядом с тобой лежало. Я сел на освобожденное место. И почти тут же урок закончился.

Учитель еще не успел выйти из класса, как двое первых учеников бросились к нам и стали подбирать с пола твои вещи. А ты, не глядя на них, задумчиво и грустно меня разглядывал. А потом усмехнулся и укоризненно произнес:

«Раз договорились сидеть вместе, надо вместе сидеть».

Больше ты не занимал мое место своими вещами, но совершенно перестал замечать меня, словно рядом с тобой было пустое место. Раза два я пытался заговорить с тобой, но понял, что ты меня теперь уже и не слышишь.

V.Ты помнишь всё это, Луций? Насколько я знаю, нет, не помнишь. Ты вообще мало что помнишь из своего детства. Во всяком случае, однажды в Риме ты заявил мне, что уже на следующий день после нашего знакомства ты якобы подошел ко мне и предложил дружбу.

Какое там! Примерно с неделю, а то и больше, ты меня не слышал и не видел. А я всё это время радостно наблюдал за тобой и жадно тебя изучал. Потому что лучшего объекта для исследования я никогда не встречал до этого. Ты одновременно был и «шкафом без дверок», и «с дверцами без запоров», и «шкафом с замком», и «сундуком со многими запорами», и даже пятый и шестой тип сложности в тебе заключались. И я, повторяю, радостно и жадно приступил к исследованию, начав с поверхности и раз за разом, как мне казалось, открывая в тебе все новые и новые замочки и запоры.

VI.Что было на поверхности? Прежде всего врожденный талант и удивительные для одиннадцатилетнего мальчика знания. Причем свой талант ты мог проявить в любой области, а знания приобретал лишь там, где тебе хотелось. Первым учеником в классе ты не был и не мог быть, потому что часто отказывался отвечать на вопросы учителя и иногда свой отказ объяснял, например, так: «Мне это неинтересно. Можно, я не буду отвечать?» Помощником учителя ты не мог быть хотя бы потому, что в области красноречия, в знании мифологии и поэзии, безусловно, превосходил его, нашего взрослого наставника. Но когда на тебя находило вдохновение и ты начинал отвечать, класс замирал в восторженном внимании, и если случались в ту пору взрослые зрители в галерее, то они раздвигали занавески, просовывали головы к нам в класс, а после твоего ответа рукоплескали твоим способностям и знаниям. И многие известные в городе люди посещали нашу школу лишь для того, чтобы послушать «младшего Сенеку», как тебя называли, и иногда долго поджидали в галерее, пока у тебя появится желание, и ты начнешь декламировать древних поэтов или пересказывать кого-нибудь из римских историков… Лишь памятью и умением вглядываться в людей я превосходил тебя, а во всем остальном я, как у нас тогда говорилось, сандалий твоих не стоил .