Юрий Никитин - Князь Владимир

Владимир проворчал:

– Не хвались, на рать идучи, а хвались, идучи… гм… с рати. Спасибо, Олаф. Но тогда надо идти прямо сейчас. Пока не знают, что мы вернулись.

Олаф удивился:

– А чего, по-твоему, я даже сапог не снял?

Сапоги пришлось все-таки сбросить. Владимир первым вскарабкался на огромную старую оливу, перепрыгнул на высокий забор. Олаф, ругаясь сквозь зубы, лез по дереву, по скалам все же проще, надежнее, но когда оказался на заборе, из темноты сонно вскрикнул сыч.

– Уже на лестнице, – пробурчал он. – Ладно, зато в драке я опередю снова.

Слабый рассвет вычленил из тьмы блестящие перила лестницы. В верхние этажи ромеев лестницы обычно пристраивают снаружи, и где-то наверху карабкается осторожный Вольдемар, щупает выщербленные ступени из мягкого камня, старается не замечать нечистоты, что щедро плещет челядь с лестниц, обычно заливая ступени.

Олаф прыгнул в темноту, чутьем и нюхом угадывая ступени. Пальцы зацепились за камень, но животом и коленями ударился так, что дыхание вылетело со всхлипом. Подтянулся, переждал, восстанавливая дыхание, а в это время далеко вверху блеснула искорка, похожая на холодную звездочку. Хольмградец уже достиг верхнего этажа, это рассвет отразился на лезвии его меча.

– Погоди, – прошептал Олаф. – Ты ж без меня пропадешь, дурак.

Он едва не столкнул Владимира, боднув с разгону, торопливо вытащил меч. Некоторое время молчали, дышали часто, но даже это старались делать бесшумно. Наконец рука хольмградца тронула Олафа за плечо.

– Готов?

– Давно, – ответил Олаф оскорбленно. – Я не знаю, чего ты рассиделся здесь?

– Пошли. Но старайся без шума.

Церетус сосредоточенно писал, когда за спиной открылась дверь. Сейчас его мягко, но настойчиво начнут причесывать, умащивать благовониями, одевать, все это стараясь проделать как можно незаметнее, ненавязчивее, дабы не нарушить ход мыслей светлейшего сенатора, бдящего об интересах империи больше, чем сами базилевсы, потом бережно натянут на его старческие ноги мягкие замшевые сапожки…

Широкая ладонь зажала ему рот. Он дернулся, затылок уперся в стену, он не сразу понял, что это не стена, а широчайшая грудь. Горло ожгло холодом. Он застыл в страхе, ощутил холодное лезвие.

Над ухом негромко пророкотал мужественный голос:

– Доброе утро, Церетус.

– Утро доброе, – прошептал он в ладонь, что на миг ослабила давление. Скосил глаза, но грубые пальцы сдавили рот с такой силой, что затрещала кожа, вот-вот захрустят непрочные кости.

– Что скажешь еще, Церетус?

– Я не стану кричать, – пробубнил он. – Догадываюсь…

Ладонь исчезла, перед сенатором появился тот самый проклятый гиперборей. Высокий, мужественно красивый, отважный и расчетливый, с умными проницательными глазами и жестоким волевым ртом. Обнаженный меч, однако, направлял острием ему в грудь, и Церетус понимал с отчаянием, что не успеет даже крикнуть, позвать на помощь.

Притворившись ошеломленным больше, чем чувствовал, он быстро пробежал глазами по окнам, остановил взгляд на двери. Теперь понятно, что за стон почудился в ночи за окном. Похоже, ни один из шести стражей не придет на помощь.

– Ты один? – спросил он дрожащим голосом.

– Сюда никто не войдет, – сообщил Владимир.

– Понятно, – ответил Церетус сипло. – Твой викинг сторожит входы… Чего ты хочешь? Руби, раз уж сумел пройти.

Владимир усмехнулся:

– Знаешь, что не зарублю, потому и говоришь так смело. Я мог бы поразить тебя раньше. Но я пришел по делу.

Церетус сглотнул, сказал неуверенно:

– Я полагал, что и военный отряд не вломился бы в мой дом.

– Отряд – да, – согласился Владимир.

Он молча смотрел в подвижное лицо сенатора, и тот вспомнил, что этот человек, как сказали о нем, пришел из страны дремучих лесов, где не видят солнца, страны бездонных и бескрайних болот. Там свои приемы войны… А второй, который явно сейчас охраняет дверь, вовсе из мира скал, хмурого неба и холодного моря.

– Да, – пробормотал он, – я предусмотрел защиту от лучших в мире солдат, но не от гипербореев… Но я не знаю, о каком деле можно говорить. Разве что самому подставить горло под твой меч?

Владимир сказал медленно:

– Горло? В моей стране у живого… еще живого врага вырывают печень!.. А потом раскалывают череп и поедают мозг.

У сенатора вырвалось:

– Такую дикость, да чтоб христиане…

Владимир холодно удивился:

– Я что, христианин?

Коричневые глаза гиперборея смотрели немигающе. Сенатор увидел в них такую жестокость, что внутренности разом превратились в лед. Он ощутил смерть во взгляде, близкую и жестокую. И тем страшнее, что гиперборей не кричит, не ярится. Он просто зарежет.

– А нужно ли, – сказал он непослушными губами, – все это? Я не думаю, что больная печень старика будет вкусной. Да и голова сегодня болела жутко…

Он попытался улыбнуться. Глаза гиперборея чуть потеплели. Сенатор незаметно перевел дыхание. Этот варвар оценил суровую шутку. Они вообще стойкость ценят выше ума, так что еще можно торговаться за жизнь…

Его пальцы поползли к шнурку – в дальней комнате спят трое слуг. Владимир покачал головой:

– Я не знаю, какой шнур куда ведет, на всякий случай обрезал все. А Олаф, не зная, кто опасен, а кто нет, сейчас заканчивает резать твою челядь. Тоже всех.

Церетус содрогнулся. Челяди в его доме немало, это же целая бойня.

– Так что же ты хочешь? – повторил он.

Взгляд коричневых глаз стал тверже.

– У тебя есть корабли. Ты дашь мне один.

Церетус развел руками:

– Если речь только об этом… Но тогда тебе придется оставить меня в живых. Иначе как я могу распорядиться? Но я не понимаю, зачем тебе корабль… и как ты можешь быть уверен, что я тотчас же не крикну стражу, едва выйдешь из дома?

Его лицо было серьезным, на лбу собрались складки. Владимир кивнул уважительно: сенатор уже превозмог страх и решал задачу.

– Когда я скажу тебе, – ответил он, – зачем мне корабль, ты дашь… как я надеюсь, и не крикнешь стражу.

Церетус нахмурился:

– Так думаешь? Ладно, зачем тебе корабль?

– Мне пора на родину, – ответил Владимир. Он смотрел сенатору в глаза, отмечал любое изменение, истолковывал, а Церетус, напротив, старался не выказать удивления. – Но сейчас задули ветры с моей родины. У нас зовут борой, а здесь говорят о каком-то Борее… Ни один корабль не покидает берегов! Говорят, такие бури длятся неделями. А то и больше. Но я не могу больше ждать. У меня кончилось здесь время.

Церетус прищурился:

– Ты говоришь так, будто еще кто-то охотится за твоей головой. Что гонит тебя отсюда?

– Ничто не гонит, – ответил Владимир сумрачно, – но меня манит нечто там, на родине. Я уеду, а ты увидишь, что я не соперник твоей партии, Церетус.