Юрий Никитин - Князь Владимир

– Дружина?

– Младшая, – пояснил Ярополк, – там почти все язычники.

– Но старшая впятеро сильнее!

– Да, – сказал он горько, – но ты ж понимаешь, как это на руку ему, если начнем здесь, в Киеве, резню меж собой? Сиди на горе и посмеивайся, видя, как мы рвем друг другу глотки! А потом войдет в город, залитый кровью по колено, миротворцем.

Неслышно появился гридень, подобрал с пола кубок, поставил на стол полную амфору. Юлия сама наполнила чашу. Ярополк взял отстраненно, глаза были отсутствующие. Гнев быстро покинул, теперь великий князь выглядел просто растерянным.

Юлия спросила осторожно, стараясь подавить страх:

– А как знатные люди?

– Не знаю. – Он с силой потер лоб, скривил губы. – Мерзавцы… Неделю тому еще клялись шапками закидать… Теперь мне говорят одно, а между собой – иное. Я ж вижу, как отворачиваются, глазки долу опускают. Овечки! Теперь понимаю, что новгородец и к ним ключи подбирает.

– Милый, а вдруг тебе только кажется? Здесь не Константинополь, здесь нравы чище. Если недовольны, говорят в глаза.

– Не знаю, – сказал Ярополк с отчаянием. – Ничего теперь не знаю. Никому уже не верю. Никому! Сумел этот гад внести смуту в чистые души, сумел! И ухитрился вбить клинья даже между отцом и сыном, братьями, свояками. Ссоры и свары идут по всему городу! Одна надежда, что никто еще не брал Киева. Ни готы, ни гунны, ни скифы, ни киммерийцы… Так говорят волхвы, хотя не очень им верю. Враги не смогли, так почему сможет этот сын рабыни? Правда, Рима тоже никто не брал, а когда пришел наш пращур Аларих, прадед Рюрика, то и Вечный град не устоял… Совсем запутался я, Юлия.

Она легко обогнула стол, обняла, прижалась высокой грудью к его кудрявой русой бороде.

– Но ты тоже потомок Алариха! Как тебя может одолеть сын рабыни? Твои воеводы и бояре будут драться. За тебя драться, как и за себя. Сын рабыни им страшен тоже. А ты – князь свой, высокорожденный!

Он встал, поддавшись ее ласковым, но требовательным рукам, дал повести себя в спальню.

– Где помощь из Царьграда? – Голос его был упавшим. – Мне обещали помощь войсками и оружием… Уже дважды посылал послов. Да что там! Ромеи никогда еще не помогали нам. Хазарам – да, им даже крепости против нас строили. Только мы слали в помощь ромеям войска, подавляли там мятежи, смиряли их ворогов. Но ведь обещали же… Сами обещали, за язык не тянул! В том и грамоты подписали, что им – льготы в землях Киева, а они нам – военную помощь при нужде…

В жестокой сече пал Белгород, городок близ Киева. Полки новгородцев ворвались сквозь проломы в стенах. Резали всех, кто попадался на улицах, затем, все разграбив, дома сожгли, а жителей выгнали в поле. Кто покрепче, того увели в полон, чтобы продать с торгов в южных землях, а слабых и немощных посекли мечами. Остатки города Владимир велел разрушить, запрячь быков и пропахать борозду по тому месту, где был город.

Остер и Вышгород почти не противились, Владимир с ними обошелся милостиво. Велел лишь выплатить дань за три года, снабдить войско харчами, а коней кормом.

Малые Ярополковы дружины, наспех собранные в других городах, пробовали давать отпор, устраивали засеки на дорогах. Варяжское войско, которое Владимир все еще держал на расстоянии от Киева, разграбило и сожгло все села, которые хоть чуть помогали Ярополку.

Огромное войско Владимира все еще прибывало как половодье, захватив степи, леса, продвигалось по берегам рек и на ладьях по воде, захватывая и разрушая прибрежные города и веси. Земские отряды Ярополка, наконец-то собранные, кое-как организовались в земское войско, многочисленное, но вооруженное худо. Придя к Киеву, наткнулись на кольцо вокруг города, долго топтались на месте, а тем временем к Владимиру подоспели варяги, стянулись в кулак, страшно ударили, и огромная масса народу кинулась во все стороны…

Владимир гнаться запретил. С нищих взять нечего, а сечь для забавы негоже. Добрый хозяин свой скот не губит. Зазря. С дюжину вестников отправил по окрестным селам, строго наказав местным сидеть по местам, в княжьи усобицы не лезть.

Черный люд вздохнул с облегчением. Наконец-то можно выпустить из рук боевые топоры, взять плотницкие. И лес, и поле – все требует работящих рук.

Когда подошли последние отряды варягов, Владимир сделал пробный приступ. Воины неожиданно легко захватили нижний вал, к полудню сбросили защитников в ров, перешли овраг и ручей, с ходу взбежали на верхний вал, почти у самых стен города, схватились с оборонявшими его дружинниками.

Владимир хмуро смотрел на сечу. Верхний вал укреплен знатно, весь в частоколах, кольях, бороны кверху зубьями, ямы-ловушки, ямы-костоломки, однако новгородцы несут и бросают перед собой мешки с сеном, вязанки хвороста, лестницы, длинные бревна, сшибают защитников стрелами и метательными копьями, яро рубят колья острыми мечами…

Кровь течет с вала и собирается ручейками у подножия. Туда со всех сторон сбегают другие струйки, и вот уже страшный красный ручей течет вниз, набирает силу. Ярко-красный, еще горячий, пахнущий так, что у самых неустрашимых остывает сердце и холодеют руки!

А ручей, набрав мощь, с журчанием вливается в Ситомлю и Глубочицу, впадает дымящимся потоком в Почайну…

Владимир велел протрубить отбой. Не то что жаль варягов, которых первыми бросил на приступ, а рано их тратить по-серьезному. Кияне так и не поняли, был ли это приступ или же новгородский князь хотел проверить их на крепость.

Лучшего из язычников умертви, велит Талмуд. Гамаил пробирался через военный лагерь новгородцев со страхом и трепетом. Впервые он оказался в таком двойственном положении.

Да, варвары – не люди, а такие же звери, как и рыскающие в лесу волки. И к ним следует относиться как к зверям: их имущество забирать без угрызений совести, как забирают орехи из логова белки или зерно из норы хомяка, их самих убивать как скот, а полезных запрягать в ярмо. Всякие клятвы, данные варвару, исполнять не обязательно, ибо варвар – не человек. Ляхи ли, русы или лютичи – все едино, все это двуногие звери, все они гои, акумы, недочеловеки.

Был затяжной спор по поводу христиан, часть раввинов требовала считать их тоже гоями, идолопоклонниками, разве что вместо деревянных идолов кланяются деревянным иконам. Однако победило мнение, и его запечатлели в Талмуде, что иудеи могут смотреть на христиан как на своих братьев. И исполнять относительно их все требования гуманности. Величайшие иудейские авторитеты всех стран и народов объявили, что христиане не могут быть равняемы с варварами, идолопоклонниками. Вследствие этого постановления древних раввинов относительно язычников не имеют силы в христианских землях.

Но, живя среди язычников, будучи даже по своему закону свободным от соблюдения нравственных норм по отношению к славянам и русам, все же постепенно начинаешь видеть в них людей и начинаешь относиться как к равным: соблюдаешь слово, торг ведешь честно, не обманываешь при сделках… Ну, не очень обманываешь.