Юрий Никитин - Князь Владимир

Владимир с великим облегчением перевел дух:

– И я так думаю.

Тавр искоса смотрел на князя:

– Тебя что-то тревожит.

– Очень, – признался Владимир. – С другой стороны, лучше бы этот в самом деле родился от медведя и бабы.

– Скажешь или сам думать будешь?

– Да нет, это раздумья вслух… Я слыхивал от старых людей, что волки или медведи иной раз выхаживали людских детенышей. Такие люди всегда бывали силы неимоверной, а умом слабы… Ежели медведь его выходил, то у такого человека ум всегда медвежий, если волк – волчий…

– И что же тревожит, княже?

– А что в человеке нет своего! Если я волчонка или медвежонка заберу из норы, то они так и вырастут у меня в тереме: один – волком, другой – медведем. Если лосенка начну растить, то как бы ни изощрялся – вырастет сохатым. Хоть грамоте его учи, хоть песни пой. А вот если они подберут человеческого детеныша, то он человеком не останется! Обязательно превратится в зверя.

Тавр нахмурился, двигал кожей на лбу. Сказал решительно:

– Княже, говори проще. Все еще не пойму, куда клонишь?

– К тому, что если бы человеческое дитя взяли боги или упыри… Вырос бы богом или упырем?

Боярин отшатнулся, замахал в испуге руками:

– О чем ты?

– О человеке. Непонятно мне сие…

– Княже, это забота волхвов!

– Я привык не перекладывать на чужие плечи.

– Тогда ты глубоко роешь… Или, напротив, высоко залетаешь!

Владимир продолжил, словно не слыша, глаза его недвижимо смотрели вдаль:

– Ну да с богами ладно… Все равно страшно, что человек может стать всяким. Можно его сделать всяким! Тебе не страшно, а меня холодом пронзает, будто меня, как лягуху, заморозили в глыбе льда. Хорошо, если удастся разжечь в нем искру солнечного бога, но еще легче зверем сделать! Вниз катиться легче. Боюсь я такого человека. Боюсь, но других людей на свете нет, надо жить с такими. А мне и того хуже – править такими. Допусти хоть малую ошибку… Но как сделать так, чтобы зверьми не становились?

Тавр напомнил с неудовольствием:

– Княже, люди и так не звери!

– Но зверья в них много. Или потому, что звери всюду? А человек все перенимает. Потому что своего нет. Брешут христиане, что человек рождается с душой. Какая ж душа у Медведко? Душа делается, растет вместе с человеком. Выхаживается, как яблоня с редкими плодами! Она не бессмертная. Ее загубить – раз плюнуть!

– Княже, – снова сказал Тавр, – оставь это волхвам.

– Такое важное дело? Да никогда в жизни. Даже тебе не доверю, а уж волхвам… Я – великий князь всей Руси. В моей власти повернуть ее как к озверению или оскотению… оскотинению, так и… ну, приобщению к богам. Только как это сделать, не знаю.

– Ну, как к озверению знаешь… У тебя уже сколько жен?

Владимир снова не заметил шутки, боярин старается вернуть его на землю, где ходят все, сказал очень серьезно:

– Я себя не переоцениваю, не думай! Мол, захочу – поверну туда, захочу – сюда… Просто человека так легко повернуть в любую сторону, что страшно мне!

После случая с лесным человеком Тавр заметил, что к князю зачастили волхвы. Они и раньше пытались бывать у него чаще, но Владимир отмахивался, дел невпроворот, ежели что надобно – скажите, мол, Тавру, а то даже Кремень распорядится. Исключение делал для Бориса, больше воина-ветерана, чем волхва, но с ним говорил больше о политике, чем о богах.

Теперь же речи в тереме велись заумные, нудные и глупые, по разумению Тавра. Он присутствовал не раз, Владимир не таился, охотно включал в работу и чужие мозги, а своей головой Тавр гордился не зря. Уже доказал, что котелок на его плечах варит лучше, чем у многих родовитых, стоявших у трона Ольги, Святослава и Ярополка.

Запах кавы распространялся теперь по всему терему. Вслед за князем к ней пристрастились бояре и даже гридни. Сувор ненадолго отлучался в Жидовский квартал, возвращался с мешком ароматных зерен. Иудеи набивались поставлять каву прямо в терем, но Сувор воспротивился: обманут, надуют, гнилье да попревшее в дороге спихнут, все племя у них такое, а так он в их закромах все перероет, перещупает, выберет самое лучшее. Теперь в княжьем тереме уже вдвоем с Кременем носили в чугунке наверх ароматное пойло, разливали по махоньким чашкам князю и боярам.

На этот раз у князя был сам Несс, верховный жрец всей земли Русской. Каву он брезгливо отодвинул, но и в сторону чаши с хмельным медом не повел бровью. Для него Борис, его помощник, готовил особый отвар из трав. Несс, который помнил еще молодого Рюрика, так о нем говорили, был бодр и свеж, хотя и с виду напоминал столетний вяз, а глаза блестели жизнью.

– Ты должен знать, княже, что когда долго-долго, невообразимо долго, вечность обретала форму, она приняла облик Праяйца…

– А из него явилось Прадерево, – нетерпеливо сказал Владимир, – на котором теперь сидит Род в облике белого сокола. Это я знаю, великий волхв. Пропусти несколько веков своей мудрости, насладимся же главным! Жизнь так коротка, прямо утекает как песок меж пальцев! А сделать надо так много.

Волхв поморщился, взглянул строго, заговорил чуть измененным голосом:

– И когда великий Род родил двух сыновей…

– Белобога и Чернобога, – снова перебил Владимир. – И это знаю. Волхв, жизнь коротка, я хочу успеть до старости услышать конец твоего рассказа.

Несс вспылил, воздел было себя грозно, но хоть перед ним сидел почти что юнец, но глаза у него были совсем не молодые, в них была тоска и боль много повидавшего человека, словно из тела юного князя смотрел другой человек – неулыбчивый и жестокий. И Несс опустился на лавку, сказал глухо:

– Эх, княже… не вижу в тебе почтения к великим деяниям народа нашего.

– Эх, волхв, – ответил ему Владимир в тон, – меня больше волнует, что с моим народом будет, чем то, что было! Но ты рассказывай. Авось и в прошлом отыщется какое-то зерно, что можно прорастить нам на пользу.

– А знаешь ли, что русским он стал зваться только что, а это время – песчинка в сравнении со всей его жизнью?

– А это важно?

Волхв хотел было снова вспылить, привык к послушанию младших волхвов, но князь смотрел требовательно, и он сказал лишь с легкой укоризной:

– Знаешь ли ты, княже, что народ наш идет из такой древности, что и земля была не та, и горы не те, и солнце светило не такое, и луны не было на свете… но волхвы все помнят и все укладывают в свои записи? Знаешь ли ты, что народ наш – могучий ствол древа, он все пускает ветви, а те всякий раз начинают жить сами, отделяясь от ствола, и скоро забывают о кровном родстве? И снова мы – сердце, обрастаем плотью, снова даем новые выплески племен, что идут на юг, на север, идут на восток и запад, заселяют земли…

– Добро, что заселяют, – пробурчал Владимир. – Плохо, что воюют потом. Ляхи, к примеру.