Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

— Не понимаю, его же с нами не было.

— Чего тут понимать? Нехемия Коген постиг все десять сфирот. Он предтеча Господа. Видели, как тот ему: «Пр о шу, пане… пр о шу, пане». Он может летать по воздуху.

— Не городите чушь. Он прибыл через Вену, император с ним всегда советуется.

— Не-не, он не по воздуху. Это демоны по воздуху, а он — святой человек. Он не по воздуху.

— А как, позвольте спросить?

— А невидимцем.

— Чтоб совсем невидимкой сделаться, такого нет. Просто принимают любые обличья. И никто никогда не подумает, что это он. Может обратиться в волос на твоем воротнике. А чтобы просто исчезнуть, такого нет… Превратиться ни во что не может никто.

— Неверно в корне! Йеш мэайн! Значит, можно и навыворот [50] Йеш мэайн — устойчивое словосочетание в значении быть созданным из ничего ( евр. ). .

— Муж великих познаний…

— В области самого себя. Познать самого себя до малейшей точечки, и, когда не останется ни одной не познанной, вместе эти точечки перенесут тебя куда пожелаешь, хоть на луну.

— Пфуй! Пфуй! Так недолго и чалму надеть [51] Не говорят: «Перейти в ислам» — «Надеть чалму». Мяснику-христианину (руму) говорится: «Свесьте мне кусочек этой рыбки». А если рум станет поправлять, что это не рыбка, нужно быстро перебить его: «Я не спрашиваю, чт о это, я прошу свесить этой рыбки». Вкусивший нечистой пищи по незнанию не несет вины. Но для евреев при переходе в ислам выражение «надеть чалму» даже не эвфемизм и не метафора. От евреев (людей Писания — ахл аль-китаб) не требуется произносить шахаду (символ веры: «нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его»), как этого требует закон от христиан. . Арабские хахамим учат, что всё, имеющее плотность, состоит из атомов. Рамбам их жестоко высмеял. Вот его доподлинные слова, как они записаны в книге «Морэ». Если перемещение тела есть сумма перемещений атомов, по своей безвидности одинаковых, то быстрота их перемещения во всех частях сказанного тела должна быть одинакова. Однако это легко опровергнуть. Возьмемте для примера мельничный жернов. Точка, лежащая снаружи, описывает б о льшую окружность, чем за то же самое время точка, лежащая близ центра. Итак, быстрота движения атома по внешней окружности превосходит быстроту движения атома по внутренней окружности.

— А це таке атом?

— Саадия Гаон [52] Еврейский богослов «эры гаонов» (гениев) — конец первого тысячелетия христианской эры, Багдадский халифат. тоже говорил: «Наполни котомку одними ничто — ничего и не принесешь».

— Поэтому у Агари котомство , а у Сарры потомство. (Агарь — праматерь исмаэлитов, Сарра — исраэлитов.)

— Постоять бы при разговоре Господа с Нехемией Когеном.

— Посмотреть бы, что у него там в котомке. А может, крылья?

Чем не комменты?

Считается, что они говорили об АРИ (Элоким Рабби Ицхак), эфраимитском предтече, более известном как Исаак Лурия; о Древе, излучавшем ветви, — сфирот, которых не десять, а восемь ( йесод , ход , нецах , тиферет , гвура , хесед , бина , хохма — основа, слава, вечность, красота, строгость, милость, понимание, мудрость), потому что «царство» ( млахут ) корнями уходит в землю, а «корона» ( кетер ) прежде венчала ствол, пока Нехемия, нынешнее воплощение АРИ, не вскарабкался по нему и не увенчал себя высшим знанием. И т. д.

И в таком роде мог протекать их диспут, длившийся, согласно Сеспортасу, два дня и три ночи. Вспоминается олеография, представленная нам одним аргентинским мараном по имени Борхес, тоже известным каббалистом. Состязание двух баянов где-то высоко в Карпатах, ночь, звезды. Один поет с утра до вечера и с вечера до утра и снова с утра до вечера. И так два дня и три ночи, а после передает гусли другому — как передал бы бр а тину. Но другой баян их отбросил, встал во весь рост, сделавшись исполином. И первый сразу признал себя побежденным.

Как никогда не увидим мы отражения вершины Игерота в водах залива Пласидо, так никогда не узнаем мы, что произошло между Саббатаем Цви и Нехемией Когеном. Может, и правда — такое мнение высказывалось — для ослышавшегося Нехемии (думал-то он на жаргоне) «кетер» прозвучало как «Kette» — оковы, — что оскорбительно. Все возможно — и все было бы возможно, когда б не содержимое его котомки.

— Лжец! — вдруг донесся крик.

Показался Нехемия… вышел, шатаясь… остановился… Первое впечатление: он смертельно ранен, сейчас упадет, хватаясь за воздух, — хотя это Саббатай разряженной куклой валялся на ковре за стеной, услыхав приговор себе.

— Лжец! — продолжал выкрикивать Нехемия («Шакран!»), с каждым шажком ступая все тверже, пока не припустился, ибо промедление для него было смерти подобно. А все же в дверях обернулся и снова прокричал: — Лжемессия! («Машиах ашекер! Машиах ашекер!»)

Кругом всё исполнилось ненавистью к маленькому человечку: сейчас разорвут. Тогда черный человечек взлетел: факирским движением выхватил из котомки белый тюрбан и нахлобучил на себя. Вот они, спасительные крылья. Грозившая его поглотить человеческая лава вмиг застыла.

— Стража! Стража! — закричал он.

Исповедание государственного Аллаха, национализированного Бога, гарантировало неприкосновенность, а зрелище чалмы на голове каббалиста по постигновении им десяти сфирот тотчас обращало в камень каждого, кто не успел зажмурится, отвести взгляд. Впрок заготовленная чалма (ни за что бы не угадал, что у него в котомке) делала предшествовавший диспут «просто сотрясением воздуха» (по определению Борхеса). Коварство — оборотная сторона замечательного «Un biglietto?»

— Стража! Сюда! Правоверные, на помощь!

На исламском солнце сабли сверкают, что твоя «Книга Зоар». Глазам больно.

Вечером того же дня утопавший в одежде с чужого плеча (ох уж нам это его плечо!) Нехемия Коген был доставлен в Стамбул. Царь Салтан лично пожелал его выслушать. В переводчиках у него был некто Гвидон — так забавно играет история именами. Все наши источники, включая бесконечного Греца, называют его Гвидоном. («В действительности он звался Дидон или Годам, неверна еврейская передача имени», — промелькнуло в примечаниях.) Гвидон — лейб-медик султана, иначе хаким-баши — был из «надевших чалму». Если и играл в политические игры, то не по-крупному, а так, по маленькой, своим тайным единоверцам чуть подыгрывал. Но случалось, натягивал поводья, чтобы не зарывались, помнили: еврейское счастье переменчиво.

За выкрестами в погромные времена такого не водилось, бежали с фонарем впереди погромщиков. Перейти в ислам для еврея это все же не выкреститься, это другое, это как погостить у родича. Поэтому призванный переводчиком во дворец, Гвидон руководствовался главным правилом своего сословия: не навреди. Совсем врать и переводить «чтоб было да, так нет» — опасно. Мустафа-паша (маймакам) не лыком шит. Великий визирь Кеприли владел искусством читать по губам мысли (оба царедворца при сем присутствовали). От Мухаммеда Али, как отныне звался Нехемия Коген, тоже неведомо было, чего ждать, каких талантов. Тот еще бес. Доктор Гвидон счел за лучшее не испытывать судьбу, а переводить все как есть. Хоть и развел краски по возможности. Во всяком случае, не сгущал их. А там «будем посмотреть».