Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

Мария Петровна иронически посматривала поверх очков на представителя Романовых — этакое ничтожество!

— Об Учредительном собрании заговорили Романовы, как только пламя революции стало лизать стены дворцов.

— А что делать?! Союзники наши...

— Союзники... — перебила его Мария Петровна, поудобнее устраиваясь в кресле. — Союзникам Романовы готовились уступить Россию до Урала, лишь бы удержать престол. А народ, его чаянья...

— Чаянья народа?! — вскипел великий князь. — Мария Федоровна, вдовствующая императрица, отдала ему жизнь. Попечительство... Благотворительность. Воспитательные дома... Приюты... Богадельни...

— Болтовня! Попечение о народе в рамках личной благотворительности. Мария Федоровна — позерка: двадцать лет не снимала траур по мужу, письма с траурной каймой, черные конверты, трогательные подписи: «грустная мама»... Но советы ее Николаю во время спора с Керенским об императорских землях весьма характерны. — Мария Петровна устало провела рукой по седым волосам. — А ведь Керенский старался устроить побег царствующего дома в Англию. Нельзя гневить судьбу — Керенский делал все, что только возможно...

— Вы хорошо осведомлены, — кисло заметил великий князь. Щелкнул зажигалкой — смеющийся уродец выплюнул огненный язычок.

— Осведомлена. Готовилась к допросу, просмотрела письма, отобранные у Николая. Кстати, там и письма «грустной мамы». Не ручаюсь за дословное воспроизведение, но смысл достаточно точен: народ именуется свиньями, забота о царских прибылях — в выражениях непристойных!

— Царское есть царское! Мария Федоровна отстаивала принцип, — снисходительно кивнул великий князь.

— Царское! Шла купля-продажа с Керенским. Большевики попросту национализировали земли — и спора нет!

— Грабеж! Россия без царя не проживет...

— Причем без царя пронемецкой ориентации! — зло парировала Мария Петровна. — Народ начинает управлять страной, обойдется без царя, без Учредительного собрания, на которое кадеты возлагают надежды.

— Как временная мера возможно и Учредительное собрание...

— Вы левеете на глазах, — усмехнулась Мария Петровна.

— Учредительное собрание поможет России выйти из тупика — не большевики же будут возглавлять страну?!

— Большевики и народ! Учредительное собрание будет распущено, если не подтвердит декретов Советского правительства. — Мария Петровна, прищурив глаза, заметила: — Сообщаю это конфиденциально! Вандея на Дону, как и Вандея в Петрограде, будет разгромлена. Поднялся народ, с ним не совладать кучке родовитых и озверевших негодяев! — Мария Петровна решительно пододвинула папку с бумагами, стала просматривать документы.

— Мало вас вешали, мало вас истребляли! — Романов поднялся во весь рост, зло ударил кулаком по столу.

Матрос, неподвижно стоявший у двери, щелкнул затвором, выжидательно посмотрел на Марию Петровну. Великий князь нехорошо выругался, отшвырнул ногой пустую бутылку. «Нужно сказать коменданту, чтобы навел в камере порядок. Нас с таким комфортом в тюрьмах не держали. У Заичневского следы от кандалов остались на всю жизнь...»

— Садитесь, арестованный! Вам предъявляется обвинение в подготовке контрреволюционного мятежа, в участии в террористических актах. — Мария Петровна поплотнее укрепила очки и начала вести протокол допроса.

— На каком основании?!

— Вопросы задаю от имени Советской власти я, и потрудитесь отвечать на них.

В камере Петропавловской крепости Голубева начала допрос великого князя Романова.

Дождь барабанил по стеклу. Громко. Мария Петровна стояла у окна, закутавшись в пуховый оренбургский платок, который она пронесла через всю жизнь. Глаза ее тоскливо смотрели на улицу, залитую дождем. Вот она, осень. Холодный ветер, нахохлившиеся птицы, тягучий мелкий дождь. В серое небо вкраплялись уцелевшие листья. Растягивались облака, окутывая золотой крест церквушки. А кругом невысокие дома, так отличающиеся от петербургских громад. Москва, вновь Москва, куда она переехала в этот трудный, голодный 1919 год.

Настенные часы отбили двенадцать. Позолоченная птичка выпрыгнула на резное крылечко, замахала крылышками. Часы появились в квартире недавно, и Мария Петровна все еще не могла привыкнуть к их громкому бою. Два. Птичка замерла. Лишь хвост продолжал раскачиваться. Пора собираться. Сегодня она назначила встречу на Гоголевском бульваре Юре, с которым не виделась второй месяц. Мальчик тосковал, не понимая, почему ушла из дому мать... Ушла... Вновь ушла! Леля и Катя выросли. А вот Юра? Юре только тринадцать, он младший — вся материнская любовь, вся нежность ему одному. С Юрой связаны последние воспоминания о муже. Сын родился, когда Василий Семенович отбывал в «Крестах» заключение за опубликование в газете статьи, попавшей под запрет цензуры. Тогда при свидании в тюрьме у Василия Семеновича на глазах выступили слезы. Сын! Как нежно поцеловал он ее, осунувшуюся после родов, как жадно прижал мальчика, даже глаза, тоскливые и задумчивые, заблестели. И только, когда под пикейным одеяльцем нащупал письма — их следовало передать в тюрьму, — лицо его болезненно скривилось. Упрекать жену после родов не хватило сил, но понять он также не мог. «Зачем? — спросил свистящим шепотом, улучив момент, когда надзиратель отошел в дальний угол свиданной комнаты. — Сына-то, сына-то пожалей... Меня не берегла, девочек... Теперь вот и крошку... — Худое лицо его стало жалким, тонкими пальцами смахнул слезы и с неожиданной страстью закончил: — Я скоро умру... Сердце ни к черту! Ты никогда не считалась со мной! Прошу об одном — сбереги сына... Пускай по земле пошагает Юрий Васильевич Голубев...»

Мария Петровна провела рукой по глазам, отгоняя непрошеные воспоминания. Вскоре после этого разговора муж умер, оставив ее одну с детьми, слова же его всегда отдавались в груди щемящей болью. Детей она старалась беречь: все дорогое, заветное — им одним, особенно Юре. Да и девочки к малышу относились нежно, ласково. Сын удивительно напоминал мужа, такой же впечатлительный, кроткий. И вот пришлось оставить его в такие тревожные дни одного.

Дождь припустился сильнее, прикрывая мокрой пеленой стекло. Мария Петровна все еще стояла у окна и волновалась. Неужели не перестанет дождь, как же тогда быть со встречей? От Лели, старшей дочери, она знала, что Юра прихварывал, голодал, а главное — скучал. Она решила встретиться, чтобы успокоить мальчика. Дни стояли сухие, освещенные последним солнцем, а сегодня — ливень... Впрочем... Досадливо наморщив лоб и сбросив платок, начала натягивать пальто, поглядывая на кушетку, громоздкую, затканную серебром. На резной спинке выделялись медальоны с львиными головами и танцующими нимфами — кушетка из царских покоев. Да и вся обстановка комнаты до сих пор вызывала удивление: дорогие вещи, редкие картины, бронза, хрусталь. Комендант Кремля явно не поскупился, когда вывозил их из царских палат. Даже, к ее великому удивлению, оказались простыни с царскими монограммами.