Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

У Смольного часовой проверил пропуск, козырнул. Горящие костры выхватывали из темноты лица солдат и матросов, казавшихся в зареве огней бронзовыми.

Смольный жил напряженно: ухали широкие коридоры под тяжелыми шагами крондштадтцев, распахивались высокие двери, трещали телефоны, бегали дежурные с телеграфными лентами, скрипели пулеметы в руках солдат, обвешанных лентами.

Гремя оружием, промаршировал отряд матросов. Мария Петровна посторонилась. С удовольствием посмотрела им вслед — бравые, молодые. Вздохнула и толкнула дверь за номером семьдесят пять, куда ее вызывали.

Семьдесят пятая комната с высоким сводчатым потолком утопала в табачном дыму. На столе сидел Бонч-Бруевич, ее давнишний товарищ по подполью, обросший густой черной бородой. Поджав ногу, он нетерпеливо накручивал ручку телефона, гремел рычагом. За столом матрос, косая сажень в плечах, неумело, одним пальцем выстукивал на машинке мандат, сдвинув на макушку бескозырку. Голубева улыбнулась. У распахнутого шкафа на корточках солдат в папахе с красной полосой просматривал бумаги. Неподалеку от двери на скамье какие- то люди в добротных шубах, с презрительными лицами и злыми взглядами. «Арестованные», — поняла Мария Петровна.

Бонч-Бруевич поздоровался с ней и начал громко ругаться по телефону, угрожая кому-то революционным трибуналом. Временами для выразительности стучал кулаком по конторке. Мария Петровна никогда не видела его таким воинственным. Решив подождать окончания разговора, подошла к «буржуйке», приткнувшейся в середине комнаты, с уродливой черной трубой. Протянула озябшие руки, начала их растирать. Печь раскалилась почти докрасна, но тепла не ощущалось. Солдат с большими рыжими усами подбрасывал в «буржуйку» старые книги. На полу у печки пристроились парнишки в промасленных тужурках.

— Ироды! За три целковых купил вас Тихон! — Солдат с рыжими усами с остервенением разорвал книгу, затолкал в печурку.

— Так от серости нашей... От серости! — в два голоса забормотали парнишки. — К тому же деньги...

— От серости... Деньги... — ворочая кочергой, передразнивал солдат. Кончики усов воинственно топорщились. — Контра — вот кто вы...

Парнишки слезливо скривились. Солдат сунул им по ломтю черного хлеба, положил на телефонные книги соль, налил в кружки кипяток из помятого чайника.

— Вот она, несознательность! — обратился солдат к Марии Петровне, заинтересовавшейся разговором. — Присаживайтесь. Кипяточком побалуетесь?

Голубева уселась на телефонных книгах. Матрос сунул ей железную кружку, солдат плеснул кипяток.

— Этих голубчиков я привел. — Солдат задымил махоркой, неумело отгоняя дым короткими пальцами. — Дело вот какое: на Выборгской появились листовки — Советскую власть предавали анафеме, грозили концом света, а большевиков приказывали расстреливать из-за угла. Подпись: «Патриарх Тихон». А эти паршивцы расклеивали... — У солдата от гнева лицо побелело. «Паршивцы» захлюпали носами. — Листовки я содрал, а их за ушко да на солнышко...

— Так все наша серость, — заскулил парнишка с огненными веснушками на курносом носу.

— Пей, серый... Говорят, батька у них на фронте погиб, маменька от тифа умерла... Ума стервецам надо набираться... Ничего, Владимир Дмитриевич им мозги вправит. — Солдат уважительно посмотрел на Бонч-Бруевича, закончившего разговор.

Бонч-Бруевич устало протер очки, опустился на корточки перед печью и прикурил. Лицо его, осунувшееся от бессонных ночей, подсвеченное огнем, помолодело.

— Как добрались, Мария Петровна?

— Добралась, Владимир Дмитриевич. — Мария Петровна кивнула головой в сторону парнишек. — Посинели от холода.

— Сидоров отпоит их чаем, а потом потолкуем... — ответил Бонч-Бруевич и добавил в раздумье: — Духовенство весь город наводнило своей пачкотней. Следует добраться до их штаб-квартиры и уничтожить типографию.

Солдат поднял парнишек, и они неохотно поплелись к столу Бонч-Бруевича, боязливо косясь на матроса, сидевшего за пишущей машинкой.

— Может быть, сначала саботажников, Владимир Дмитриевич? — вступил в разговор матрос с маузером, охранявший арестованных в добротных шубах.

— Саботажники подождут, — отрезал Бонч-Бруевич, водрузив очки, внимательно разглядывая бумаги, близоруко поднося их к глазам. — Откуда брали листовки? Кто платил за расклейку? Деньги, деньги от кого получали?

— Дяденька давал. — Вперед выступил паренек с веснушками.

— А дом помните? Человека этого узнаете?

Парнишки молчали, опять захлюпали носами.

— Не финтите, шкурники! — прикрикнул на них солдат. — Ишь, переминаются, словно помещичьи сынки.

— На Нарвской заставе... У дяденьки этих листовок тьма- тьмущая. Он велел приходить утрами, чтобы ночами их расклеивать...

— Сукины дети! — не вытерпел солдат, дернув ус.

Бонч-Бруевич укоризненно поглядел на него, покачал головой.

— Читать умеете? Грамотные? — поинтересовалась Мария Петровна.

— Нет, темные мы, неграмотные, — запричитал парнишка.

— Стыдно такую гадость развешивать по городу. Прав Сидоров: мечетесь, словно банк или завод потеряли в революции. — Бонч-Бруевич захохотал. Действительно, парнишки, голодные и драные, мало были похожи на владельцев собственности. — Сидоров, возьми ребят, пускай покажут квартиру на Нарвской. Прощупай, что за дом.

— Есть прощупать! — Сидоров выкатил грудь, громыхнул винтовкой. — Пошли, «заводчики».

— Подожди. Там могут оказать вооруженное сопротивление. Скоро товарищи из Петропавловки подойдут, тогда уж вместе. — Бонч-Бруевич почесал тонким карандашиком за ухом. И, заметив неудовольствие Сидорова, пояснил: — Матросы в двенадцать будут за арестованными, с этим отрядом завернете по указанному адресу... Присматривай за парнишками — перестрелка возможна.

Парнишки опять пристроились у «буржуйки». Мария Петровна расстегнула пуговицы на шубе, подсела поближе к Бонч-Бруевичу.

— Речь идет о работе в Чрезвычайной комиссии. После декрета об аресте руководителей партии кадетов и объявлении ее вне закона обнаружено гнездо заговора. Если вдуматься, то нити идут далеко. — Бонч-Бруевич нетерпеливо забарабанил по крышке стола. — Среди арестованных несколько великих князей Романовых. Нужно провести следствие, если они причастны, то предать суду.

— Боже мой! Романовы в Петропавловке! — простонал кто-то на скамье арестованных.

— А если он участник заговора! — зло прикрикнул конвоир и приказал: — Арестованный, не разговаривать! Саботажник проклятый!

Мария Петровна сняла очки, нерешительно повертела муфту.

— Владимир Дмитриевич! В следственных органах я не работала и процессуальных норм не знаю.

— Знаете. И под арестом сиживали и ссылку отбывали, а уж допросов... Да что осталось от старых процессуальных норм?! — возразил Бонч-Бруевич. — Чрезвычайную комиссию возглавит Феликс Эдмундович Дзержинский, в дальнейшем дело придется иметь с ним. Борьба с контрреволюцией стала фронтом — кадеты объявили Советской власти гражданскую войну. На этот фронт Центральный Комитет посылает самых решительных, готовых на любое испытание... Выбор пал и на вас.