Вера Морозова - Привлеченная к дознанию...

Землячка, расстегнув пальто, сбросив на плечи платок, поглядывает на стариков. Она понимает их состояние. Страшно терять работу — детишки, жены насидятся без хлеба... А сердце разрывается от обиды: мастер кричит, хозяин штрафами задавил. Потеряешь же работу — еще хуже может получиться. Вот и сидят, думу думают.

— Товарищи, после манифеста, когда царь обещал свободу, насилия не прекращаются. Кровь народная льется рекой. Газеты закрываются, за стачки грозят тюрьмой. Так где же она, «действительная неприкосновенность личности», обещанная манифестом?! Тюрьмы забиты революционерами... — Землячка перевела дыхание. — Вчера охранка устроила новый налет. Арестованы наши боевые друзья... Долго ли будут терпеть русские рабочие?! Долой преступное царское правительство!..

Розалия Самойловна легко сошла с трибуны и села в первом ряду, вытирая платком раскрасневшееся от волнения лицо.

Неторопливо в президиум поднимается худощавая женщина, работница с кондитерской фабрики Эйнема. Из-под черного полушалка выбилась седая прядь волос. Потертое суконное пальто, отделанное тесьмой, пахнет нафталином, и Землячка понимает, что оно праздничное.

— Я по писаному говорить не умею... Здесь вот молодая учительша говорила о манифесте...

Землячка скрестила руки на груди и напрягла слух — ее частенько принимали за учительницу, как вот эта старая работница.

— У нас на фабрике в каждом цехе иконы. Лампады горят... Вроде все должно делаться по божеским законам. А мастер обсчитывает, хозяин Гейс не пропустит случая рабочую копейку отнять. За все штраф и штраф... Стали мы хозяину требования предъявлять, значит, о деньгах. А он как гаркнет: «Всех выгоню!» Вот и поговорили! И еще... Сильно нам, бабам, обидно: почему платят вполовину меньше? Ежели я в лавке покупаю калач, то за него не возьмут полкопейки, как я баба?! Нет, возьмут целую... Почему же платят вполовину меньше, чем мужикам? Видно, нет другого выхода — нужно бастовать...

Работница посмотрела на сидящих рядом с Землячкой стариков и пошла неторопливо на свое место. Шла спокойно, величаво. Голова ее гордо запрокинута, на красивом лице ни малейшего волнения. Землячка проводила ее восхищенными глазами — вот она, русская работница, такую ничем не сломить, ничем не напугать!..

На трибуне — рабочие, рабочие, рабочие... Землячка радуется — хороший признак, зашевелился народ. Неожиданно у нее заныло под ложечкой: вторые сутки перекусить некогда. Речи часами, забежать в чайную нельзя — у входа черносотенцы караулят, требуют на расправу «агитаторшу»... Шепнул ей об этом Костя Маленький, попросил не выходить... Землячку тронула его забота, но есть хотелось отчаянно.

— Тетенька, мясники с Охотного ряда с ножами ждут вас, ножи большущие... Страсть-то какая! — Глаза его, обычно веселые и смешливые, как и у брата, округлились от испуга.

Землячка потрепала его за рыжие вихры, посмотрела на плохонькую шапку-ушанку, торчавшую из кармана, на большие, не по размеру, башмаки.

— Есть-то небось хочется, — по-приятельски нашептывал он Землячке. — Нам, мальчишкам, нипочем голодать, а вы — антиллигентка.

Розалия Самойловна усмехается: забавный паренек.

— Вы не волнуйтесь... Они будут бастовать, так мне братан сказывал. Оружие не знают, где достать, вот и тревожатся...

Костя вынул из-за пазухи ломоть черного хлеба, завернутый в платок, и отдал Землячке, предварительно подув на него.

— Спасибо.

Костя подумал, почесал в затылке, достал из кармана луковицу, а потом и соль:

— Берите... Так вкуснее...

— И впрямь вкуснее, Костя. — Она посыпала крупной солью ломоть хлеба и начала жадно есть. Луковица аппетитно похрустывала на зубах.

И вдруг Костя исчез. Землячка недоуменно оглянулась. Нет... И вот его взлохмаченная голова появилась в президиуме. Он что-то доказывал, прижимая к груди руки.

В мастерских возмущенно закричали:

— Дело серьезное! Не в игрушки играем!

И все же Костя на трибуне. Очевидно, поддержал Савельев. Землячка это поняла по хитроватому выражению, появившемуся на его лице. Костя огляделся по сторонам; держался он солидно, подражая взрослым, говорил степенно и вдруг сорвался:

— Вы не бастуете, потому что не знаете, где взять оружие? Спросили бы нас, мальчишек. Без оружия какая уж там забастовка или восстание! Так мы с братаном думаем... — Он оглянулся на Савельева и мальчишеским звенящим голосом закончил: — В витринах оружейных магазинов Биткова и Фидлера-Кинкеля мировые ружья и револьверы. Там и браунинги, и револьверы, и пистолеты...

— Вот пострел! — громко воскликнул Савельев, широко ухмыляясь.

Громкий гул пронесся по мастерским, рабочие зааплодировали. Смеясь, аплодировала и Землячка.

— Тетенька, так вы одна не ходите. Мы вас через дыру выведем. — Рыжая голова Кости вновь появилась около нее. Казалось, он был совершенно равнодушен к успеху. — Вы тощая и маленькая, а дыра порядочная... Мясники останутся с носом. Ну как, пойдете с нами? — Костя просительно взглянул на Землячку.

— Пойду, Костя, — кивнула она, стряхивая с пальто крошки ржаного хлеба.

Предложение оказалось кстати. Уже несколько дней чувствовала она слежку. Внешне этот человек даже приятен, одет по-рабочему, а руки белые, и все же каждый раз после встречи не покидало неприятное ощущение. «Шпик», — подсказало ей сердце. И сегодня встретилась с ним глазами, когда возвращалась после выступления. Шпик, безусловно, шпик!

Речь Кости, такая мальчишеская, задорная, развеселила рабочих. Землячка это сразу почувствовала. Быстро, легко поднялась на трибуну и, сняв пенсне, требовательно бросила:

— Друзья, долго ли будем думать? Ребята и те знают, что делать в такие дни. Знают и где оружие можно достать... А уж дружинники не подкачают!

— Восстание! Стачка! — ураганом понеслось к трибуне.

В этот день рабочие Замоскворечья приняли решение о восстании.

Стачка в Москве стала всеобщей...

„КУХАРКА“

На конспиративной квартире собралась «пятерка» по руководству московским вооруженным восстанием. «Пятерка»... Нет Шанцера, нет Васильева — их арестовали в первый день восстания. Нет Литвина-Седого — он с дружинниками на Пресне. От «пятерки» остались двое — Лядов и она, Землячка.

Москва объявлена на чрезвычайном положении. Идут повальные обыски и аресты. Как много боевых друзей потеряли они за эти дни! Одни погибли на баррикадах, других сразила казацкая шашка, третьи в тюрьмах, в полицейских участках. Пожары, кровь, аресты...

В небольшой гостиной у замерзшего тусклого окна — Лядов, худощавый, чуть сутуловатый. Его лицо печально. Руки осторожно отодвигают тяжелую портьеру. По площади проезжает конный наряд полиции. Офицер покачивается на рослой лошади. Площадь хранит следы недавних боев. На мостовой разбросаны мешки с песком. У опрокинутой набок пролетки — пузатая бочка в железных обручах, а поверх нее — кровать с круглыми шарами.