Саймон Скэрроу - Орел нападает. Орел и Волки

– Возвращайся к своей центурии, оптион. Скажи Макрону, чтобы тот велел своим парням спешно готовиться к маршу.

– После завтрака, командир?

Гортензий ткнул пальцем в грудь юноши:

– Разве я говорил что-нибудь о каком-либо хреновом завтраке? Говорил или нет?

– Никак нет, командир.

– То-то же. Так вот, я хочу, чтобы когорта построилась за воротами, как только полностью взойдет солнце.

– Есть, командир.

Катон отсалютовал и поспешил к своим бойцам, а когда невзначай оглянулся, увидел, что Гортензий и грек все еще что-то между собой обсуждают.

– Вот и ты, оптион! – ухмыльнулся, поднимаясь, Фигул, у ног которого мягко вилась в холодном утреннем воздухе тонкая струйка дыма. – А тут как раз и костер занялся. Правда, пришлось-таки с ним повозиться.

– Брось это, – отрезал Катон. – Мы выступаем.

– А как же завтрак?

У Катона возникло искушение отчитать новобранца точно так же, как только что отчитали его самого, но это было бы слишком несправедливым по отношению к совсем зеленому пареньку, который к тому же пусть и с трудом, но ухитрился выполнить поручение.

– Прости, Фигул. Никакого завтрака не будет. Погаси огонь и собирай свои вещи.

– Погасить огонь?

На лице Фигула появилось обиженное выражение. Он надул щеки, совсем как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку.

– Погасить огонь?

Катон вздохнул и носком сапога нагреб холмик снега на кучку тлеющих прутьев. Крохотный язычок пламени ответил на то плевком пара и с недовольным шипением умер.

– Ну вот. А теперь шевелись, солдат.

Когда Катон вернулся к развалинам, где ночевала Шестая, Макрон уже сидел на своем ложе. Он кивнул, выслушав сообщение, потом с утробным ворчанием расправил плечи и гаркнул:

– Эй вы, бездельники. Живо на ноги, недоноски! Мы выступаем!

Тихий гул жалобных стонов рябью прошел по руинам.

– А что насчет завтрака? – спросил робко кто-то.

– Завтрака? Какой еще, на хрен, завтрак? – раздраженно буркнул Макрон. – Сказано же – выступаем!

Легионеры принялись подниматься, неохотно облачаясь в доспехи, Макрон топтался вокруг, подбадривая самых неторопливых пинками. Катон пробрался к своим вещам, уложил их в мешок, натянул кольчугу и уже опоясывался мечом, когда подбежал запыхавшийся вестовой.

– Где Макрон? – спросил он.

– Центурион Макрон там, где ему и положено быть.

Катон рукой указал направление. Вестовой молча развернулся на каблуках.

– Стой! – крикнул Катон.

Он терпеть не мог, когда рядовые других центурий позволяли себе игнорировать его звание, очевидно считая, что он слишком молод для каких-то там церемоний.

Легионер остановился, потом нехотя повернулся лицом к оптиону и вытянулся.

– Так-то лучше, – кивнул Катон. – В другой раз обращайся ко мне как положено. Понял?

– Так точно, оптион.

– Хорошо. Свободен.

Вестовой скрылся среди развалин, а Катон продолжил сборы. Некоторое время спустя гонец снова пронесся мимо него, направляясь обратно к воротам, следом за ним шел Макрон.

– Что стряслось, командир?

– Этот хренов осел Диомед. Представь себе, он сбежал.

Катон неуверенно улыбнулся, пытаясь понять, в чем соль шутки. Ну куда мог сбежать Диомед? И главное дело, зачем? Ведь лишь под защитой когорты сейчас можно чувствовать себя в безопасности в этом суровом краю.

– И это еще не все, – продолжил угрюмо Макрон. – Этот долбаный грек ухитрился оглушить часового, сторожившего наших друидов, выпотрошил пленных и исчез.

– Хм. Зрелище не из приятных, – пробормотал центурион Гортензий. – Этот поганец потрудился на славу.

Черные одеяния недвижно лежащих на снегу друидов были задраны, обнажая голые вспоротые животы, возле которых в лужах крови плавали клубки поблескивавших кишок. К горлу Катона подступил ком, и он отвернулся. Гортензий между тем продолжал:

– Стыд и позор: натворил дел и пропал! Куда годится наша караульная служба? Ну ничего, этот грек мне еще попадется. Я покажу ему, как убивать чужих пленных, не заплатив хоть каких-нибудь отступных.

Прочие командиры ворчливо выразили свое одобрение. Любви к друидам никто не испытывал, но пленники, каких можно продать, в ходе завоевания острова доставались римским подразделениям нелегко, попадались нечасто, и терять их вот так, за фу-фу, было непозволительным расточительством. Если Диомед снова объявится, Гортензию, конечно же, следует стрясти с него жирный куш.

Седой ветеран поднял руку, и гомон утих.

– А сейчас о главном. Всем слушать меня. Мы забираем остальных захваченных дикарей и скорым маршем возвращаемся к Каллеве. Пленных у нас слишком много, чтобы отсылать их туда под охраной. Отрядив соответствующий эскорт, мы сильно ослабили бы когорту. К тому же переводчика теперь с нами нет, а я очень сомневаюсь, что без греческого проныры атребаты проявят хоть каплю радушия к нам. Вот и выходит, что нам прямой резон добираться до своего легиона.

Это шло вразрез с распоряжениями легата, но отвечало сложившейся ситуации, и Макрон согласно кивнул.

– И еще, – продолжил Гортензий. – Нескольким вражеским конникам удалось ускользнуть, и, бьюсь об заклад, они сразу помчались к своим приятелям с такой прытью, будто их лошаденкам в зады напихали горячих углей. Но как бы эти разбойники ни спешили, ближайшее горное прибежище дуротригов находится в добром дне скачки от этих мест, так что, даже если им вздумается выслать погоню, пара дней до возможного столкновения у нас все-таки есть. Поэтому лучшее, что мы можем сейчас предпринять, – это до наступления темноты убраться отсюда как можно дальше. Есть какие-нибудь вопросы?

– Как быть с телами врагов, командир?

– А как ты сам полагаешь, Макрон?

– Да оставить их прямо тут, вот и все.

– Так мы и поступим. Пусть дуротриги думают, куда их девать. А мы будем думать о своих погибших. Правда, я уже все решил и отдал кавалеристам приказ поместить тела наших парней в тот же колодец, а потом заполнить его доверху грунтом. Погребальные костры нам раскладывать некогда, да и местному люду, похоже, больше по нраву иное упокоение.

Римляне зябко поежились. Иное упокоение. Это что? Гнить в земле? Жалкий удел, достойный одних только варваров. То ли дело сожжение – чистый, торжественный, цивилизованный ритуал.

– Возвращайтесь к центуриям. Мы выступаем.

Ночь когорта провела в наспех разбитом походном лагере. И несмотря на то что весь день шагавшие и весь вечер долбившие мерзлую землю легионеры смертельно устали, холод и страх не очень-то располагали ко сну. С первыми лучами солнца марш возобновился, причем Гортензий запретил какие-либо остановки на отдых и зорко, как ястреб, следил за людьми, накидываясь на любого виновника хотя бы малейшего замедления общего темпа и ругая его в хвост и в гриву. Если ругань не помогала, в ход шел командирский увесистый жезл. Хотя день обещал быть холодным и снег, убитый солдатскими сапогами, вмиг превращался в ледяную скользкую корку, легионеры, тащившиеся со всем оружием и в доспехах, скоро взмокли от пота. Пленникам, пусть и закованным в цепи, но не обремененным поклажей, было полегче. Впрочем, один из них, раненный в ногу, все же вывалился из ряда и рухнул на землю. Подбежавший Гортензий с ходу огрел его своим жезлом, но бритт лишь скорчился, не желая вставать. Центурион в гневе воткнул жезл в снег, выхватил меч и одним взмахом раскроил бритту горло. Тело осталось лежать на обочине, колонна без какой-либо заминки продолжила путь, из нее больше не выпадал ни один пленник.