Пьер-Луи Ганьон - Исчезновение Ивана Бунина [litres]

По пути к винной лавке Бунин размышлял о том, как ему повезло. Ему выпал удивительный шанс. На Новый год он будет принимать у себя представителя Нобелевского комитета – об этом говорилось в пришедшей из Стокгольма телеграмме. Эксперты Шведской академии рассматривали кандидатуру Бунина на вручение высшей литературной награды.

Телеграмма была подписана постоянным секретарем этой почтенной организации Пером Халльстрёмом. Имя Бунина, сообщал он, вошло в финальный список кандидатов. Прочитав в конце телеграммы, кто именно собирается нанести ему визит, писатель понял, насколько все серьезно. В гости к Бунину ехал Карл Август Нобель.

Он не знал этого господина, но громкая фамилия говорила сама за себя. Значит, его шансы на получение премии более чем основательны. Человек честолюбивый, Бунин не собирался упускать свое счастье – награда сулила ему возвращение литературной славы, к которой он привык, живя в России. Сложив телеграмму, писатель задумался о том, какими осложнениями обернется международное признание его заслуг. Бунин не был глупцом и отлично сознавал, что его награждение будет иметь политические последствия.

Жену писателя одолевали сомнения. Она прямо сказала мужу, что его Нобелевская премия обозлит московские власти. Кроме того, статус лауреата подразумевает исполнение некоторых обязанностей. Что, если внезапно свалившаяся слава превратит его в глашатая всей оппозиционно настроенной русской диаспоры? И где гарантия, что его не постигнет печальная участь барона Врангеля?

Бунин читал в эмигрантских газетах, что таким людям, как он, грозит лишение российского гражданства и утрата возможности когда-либо вернуться в горячо любимую Россию. Видел Бунин и коллективные письма, публикуемые в газете «Правда» и подписанные грузчиками Владивостокского порта или рабочими нефтеперерабатывающих заводов Баку. Их авторы призывали пролетариев к решительной борьбе против буржуазии, использующей литературу как средство эксплуатации трудового народа.

Поначалу телеграмма обрадовала Бунина. От таких премий не отказываются! Но когда жена напомнила ему о вероятных неприятностях, он заколебался. Вера убеждала супруга, что бренная слава – ничто в сравнении с возможностью продолжить работу над начатой книгой. «Ты лишишься покоя и не сможешь писать!» – говорила она.

Бунин понимал, что жена права. В то же время мысль о том, что к премии прилагается огромная денежная сумма, не могла оставить его равнодушным. Деньги – это гарантия финансовой независимости, это благословенный шанс целиком посвятить себя творчеству. По обоюдному согласию супруги решили, что примут представителя Нобелевского комитета и обсудят с ним все нюансы этого щекотливого дела.

Обычно Шведская академия не направляла своих представителей к будущему лауреату, который узнавал о присуждении ему высокой награды незадолго до церемонии, максимум за несколько месяцев, чаще – за несколько недель до нее. Но на сей раз ставки были слишком высоки, и члены комитета пошли на этот нестандартный шаг.

Шведы полагали необходимым выяснить, что об этом думает сам предполагаемый победитель. По общему мнению, присуждение премии русскому писателю, живущему во Франции, могло вызвать грандиозную бурю, в свою очередь способную обернуться дипломатическим кризисом. В результате бурных, а порой и яростных споров, выходивших далеко за рамки протокола, верх взяли сторонники жесткой линии.

Отказавшись поддерживать кандидатуру Горького из-за его близости к Сталину, Нобелевский комитет ясно обозначил свою политическую позицию. Но и выбор в пользу Бунина тоже был политическим жестом. Если уж придется рискнуть своей репутацией в глазах общественного мнения, то пусть это будет ради защиты наших общих ценностей – рассудили большинство членов комитета.

Впрочем, многим из них идея вручить награду врагу Советского Союза даже нравилась. Они были готовы бросить Сталину вызов вопреки угрозам, исходившим от его полномочной представительницы – невероятно деятельной Александры Коллонтай. Наиболее осторожные из них предлагали поставить в известность Арвида Линдмана, лидера парламентской фракции правых, и, заручившись его поддержкой, оказать давление на правящую Социал-демократическую рабочую партию, которую подозревали в симпатиях к коммунистам, а возможно, и в чем-то большем, чем просто симпатии.

Другие члены академии были настроены не столь категорично. Взвешивая все за и против, они опасались вызвать крупный политический кризис, который бросит тень на единственную шведскую институцию, пользующуюся международным престижем. В мире существовало не так много наднациональных организаций, придерживавшихся строгого нейтралитета, – Красный Крест и Лига Наций, обе со штаб-квартирами в Швейцарии, вот и все.

Наконец, чтобы «прощупать пульс» в высших политических сферах, постоянный секретарь Шведской академии Халльстрём предпринял и вовсе невиданный демарш: обратился к министру иностранных дел.

– Готово ли шведское правительство к тому, что могущественный Советский Союз обрушит на него свой гнев? – спросил он Риккарда Сандлера. – Швеция и СССР ведут переговоры по ряду важных вопросов. Может быть, Нобелевскому комитету следует отложить на год-другой решение о награждении Ивана Бунина? Или вообще снять этот вопрос с повестки дня?

– Действуйте как считаете нужным, – ответил министр. – Никто не намерен оказывать на вас давление. Госпожу Коллонтай я беру на себя. Только позвольте мне прежде с ней переговорить. Необходимо «разминировать» территорию.

– Разумеется, герр Сандлер. Осторожность не повредит.

Грас, 31 декабря 1932

Днем в саду виллы «Бельведер» принимали гостя. Моложавый мужчина лет сорока, говоривший на чуть старомодном французском, приправленном милым швейцарским акцентом, и обладавший изысканными манерами, произвел на Веру Муромцеву самое благоприятное впечатление.

– Ваше здоровье! – поднимая бокал, радостно воскликнул Бунин. – Спасибо, что приехали к нам в Грас.

– Я знал, что здесь смогу отведать восхитительного провансальского вина, – простодушно ответил Карл Август Нобель.

– Это розовое вино из Марсане, – уточнила Муромцева. – Оно даже легче провансальского.

Вера – вторая жена Бунина – была бесконечно предана мужу. В молодости она красотой напоминала женщин с эскизов Леонардо да Винчи. Безупречный овал лица, тонкие черты, вьющиеся локоны – с нее можно было писать Мадонну или святую. С возрастом ее подбородок чуть расплылся, щеки немного обвисли, а волосы поредели. «И все-таки она по-прежнему очень красива», – отметил про себя стокгольмский гость.