Пьер-Луи Ганьон - Исчезновение Ивана Бунина [litres]

Шестнадцатилетним пареньком Зуров вступил в ряды белой армии и впоследствии написал антибольшевистский роман «Кадет», посвященный перипетиям этого отрезка его жизни, главным содержанием которого была борьба против большевистского варварства. Замеченный Буниным, Зуров сумел проникнуть в его окружение – к явному неудовольствию Муромцевой, подозревавшей его в авантюризме и опасавшейся, что непрошеный гость ослабит ее влияние на мужа.

Зуров уговаривал своего наставника воспользоваться званием лауреата Нобелевской премии для массированной атаки на советскую власть, что позволило бы убедить парижскую интеллигенцию отказаться от поддержки коммунистов. И хотя Нобелевский комитет еще не вынес окончательное решение, учитель и его верный ученик, не сомневаясь, что победителем объявят именно Бунина, уже начали готовить выступления для прессы.

– Мы должны открыть глаза писателям и художникам, элементарно одураченным советской властью, – горячился Зуров. – Они же слышать не желают о творимых в России зверствах! Живут в ослеплении высокими принципами справедливости и равенства, которыми беззастенчиво размахивают большевики. Какой позор! Заявления коммунистов не имеют ничего общего с действительностью. Как может западная интеллигенция с воодушевлением поддерживать Сталина, хотя есть масса прямых очевидцев его преступлений?

– Что поделаешь, – отвечал Бунин. – Большевикам удалось создать из своего переворота миф. Эйзенштейн снял фильм «Октябрь», в котором представил насильственный захват власти как революцию. Это грандиозный обман. Киномонтаж, показывающий штурм Зимнего, – это величайший в современной истории пропагандистский трюк. Эйзенштейн привлек к съемкам тысячи статистов, и зрители поверили в героическую битву, которой на самом деле не было. Зимний пал, потому что защищать его осталась лишь горстка солдат.

Бунин и Зуров были непосредственными свидетелями того, с какой легкостью победили большевики: благодаря жестко централизованной партийной организации они захватили государственные структуры, брошенные министрами правительства Александра Керенского, и лозунг «Вся власть Советам!» быстро сменился другим – «Вся власть большевикам!».

Зуров настаивал на необходимости создания фундаментального исследования о жизни и творчестве будущего лауреата. Этим, по его собственному выражению, мощным ударом он хотел разбудить оппозицию. Разве можно упускать такую возможность? Присуждение его кумиру Нобелевской премии по литературе должно было дискредитировать коммунистический строй и окрылить всех, кто боролся против Сталина.

Зуров не сомневался: шумная кампания поможет встряхнуть общественное мнение, погруженное в летаргический сон, и покажет тирану и его ОГПУ, что их никто не боится. Он также считал чрезвычайно важным привлечь внимание к книге «Окаянные дни» – практически единственному и полузабытому публицистическому произведению Бунина, в котором он открыто заявил о своем неприятии революции.

«Кончится тогда наша тихая мирная жизнь», – твердила Муромцева, и Бунин не мог не прислушаться к словам жены. Тем не менее, преодолев мучительные колебания, он все же согласился с предложением ученика. Человек обидчивый и злопамятный, он поддался давлению Зурова и решил, что отомстит государству, отнявшему у него все.

В то утро Муромцева после бесплодных споров с мужем удалилась на кухню. Поставив на патефон пластинку Александра Вертинского, она предалась грустным воспоминаниям о Санкт-Петербурге. Удастся ли им когда-нибудь вернуться на родину? Если бы знать!.. В одном она была уверена: вся эта суматоха по поводу Нобелевской премии не принесет им ничего, кроме новых несчастий.

Особенно ее разозлил один поступок Зурова. После визита Карла Августа Нобеля он опубликовал в эмигрантской прессе несколько статей, в которых уверенно заявлял, что в декабре 1933 года Нобелевскую премию получит Бунин. «Нечего делить шкуру неубитого медведя, – возмутилась его прытью Вера. – Зачем понапрасну привлекать к себе внимание ОГПУ?»

О визите Карла Августа Бунин уже первого января рассказал Леониду Зурову, прибывшему в Грас первым парижским поездом. Муромцеву удивила и эта поспешность, и особенно вопросы, которыми засыпал Бунина Зуров. «А вдруг он связан с ОГПУ?» – думала она, но не решалась поделиться этими опасениями с мужем, который всецело доверял своему помощнику.

Писатель впустил Зурова в свою жизнь и постоянно его расхваливал. Присутствие в доме начинающего литератора действовало на его самолюбие как целительный бальзам и примиряло его с участью одинокого и всеми забытого изгнанника. По характеру скрытный, холодноватый, не любивший откровенничать, в обществе своего ученика Бунин оттаивал. Зуров определенно обладал обаянием, к которому Муромцева, впрочем, оставалась равнодушной. Зуров ей категорически не нравился: проходимец и пустобрех, и еще неясно, кто за ним стоит.

Зато Бунина сочинения Зурова заставляли вспомнить обо всем, что он пережил в первые месяцы после Октябрьского переворота. Как и он, Зуров сурово осуждал зверства коммунистов. Бунин был старше своего ученика на тридцать лет и, глядя на него, узнавал восторг и отвагу своей юности.

На вилле «Бельведер» только и слышно было: «Леонид то, Леонид сё…»

«“Кадет” – это шедевр! – как-то за завтраком заявил Бунин огорченной жене. – Чудный роман! Надеюсь, его переведут на французский. Зуров обязательно должен продолжать писать!»

Оскорбленная чрезмерными похвалами чужаку и недостатком внимания к себе, Муромцева пожаловалась их общему другу Сергею Рахманинову, проездом навестившему их в Грасе:

– Прямо не знаю, что и думать! Вот ведь несчастье!

– После визита Карла Августа вам следует вести себя осторожнее, – посоветовал музыкант. – Присные Сталина способны на все.

Несколько дней спустя Рахманинов сообщил Муромцевой, что он навел справки в оппозиционных кругах и узнал от хорошо информированных людей, что у Зурова весьма сомнительная репутация. Не исключено, что он – агент ОГПУ, и лучше держаться от него подальше.

Он также порекомендовал обходить стороной еще одного их русского знакомого – Александра Бахраха. Этот журналист позволял себе довольно странные высказывания. «Решительно никому нельзя доверять! – думала Муромцева. – Эта история с премией не сулит нам ничего хорошего».

Стокгольм, февраль 1933

Расположенный на севере Европы, Стокгольм был возведен на гряде островов, омываемых Балтийским морем. Зимы на этой широте обычно особенно суровы. С начала ноября световой день длится не больше шести-семи часов. На протяжении долгих месяцев город погружен в сумрак, что накладывает свой отпечаток на темперамент его жителей, людей замкнутых и немногословных.