Пьер-Луи Ганьон - Исчезновение Ивана Бунина [litres]

Но что, если она тешит себя пустыми иллюзиями? И напрасно ждет от Лагерквиста подсказки, что же делать с Буниным? Правда ли он способен предложить ей какой-либо нестандартный ход? Коллонтай давно не оказывалась в таком затруднительном положении.

К тому же – верх неосторожности с ее стороны – некоторое время назад она отправила наркому Литвинову не совсем правдивый отчет. Чтобы произвести на него благоприятное впечатление, она слегка приукрасила факты. Причины для беспокойства нет, писала она, ситуация у нее под контролем. Блеф оставался в руках посла Советского Союза опасным оружием, и порой она им злоупотребляла.

Спеша сообщить Литвинову именно то, что тот хотел слышать, Коллонтай утверждала, что Максим Горький по-прежнему находится в списке нобелевских претендентов на 1933 год и что для более внимательного рассмотрения его кандидатуры эксперты Нобелевского комитета обратились за помощью к немецким и британским литературоведам. «Эти сведения получены мною от самого премьер-министра Швеции», – добавляла она.

Эта информация соответствовала действительности. Гигантский бюджет Нобелевского комитета позволял ему ежегодно оплачивать солидные исследования, посвященные творчеству многих авторов, в том числе тех, кто был предельно близок к присуждению высшей литературной награды.

Став заложницей победных донесений, Коллонтай скрыла от Литвинова, что дело Бунина если и продвигалось, то совсем не в том направлении, которое было желательно Москве. Риск того, что премию дадут этому контрреволюционеру, оставался более чем реальным. Критика единодушно называла его непревзойденным мастером новеллы, и, судя по всему, члены Нобелевского комитета склонялись к поддержке его кандидатуры.

Коллонтай скрыла от Литвинова еще кое-что. Она знала, что Шведская академия примет решение в первые месяцы 1933 года, возможно в первые недели февраля. Ей следовало действовать быстро. Очень быстро! Ведь уже наступил новый год.

На улице поднялся сильный ветер. Снова повалил снег, оседая на мостовой и тротуарах. Закутанные в теплые пальто прохожие ускоряли шаг – скорее бы добраться до дома. Что за страна, думала Коллонтай. Ей не верилось, что придется прожить здесь еще целый год. Город вдруг показался ей мрачным, как никогда.

Шофер пересек мост и медленно покатил вдоль набережной в поисках нужной улицы. Сигналом клаксона прогнал пару-тройку зевак, не привычных видеть в своем квартале автомобили. Посольский «паккард» остановился недалеко от «Ден Юллене Фреден». Водитель сказал Коллонтай, что будет ждать ее в соседнем кафе.

Таверна, куда ее пригласил Лагерквист, с улицы выглядела непрезентабельно. Над входом горела одинокая лампочка. По узкой лестнице Коллонтай спустилась на три-четыре ступеньки и очутилась в помещении, напоминавшем дешевую забегаловку. В воздухе плавали густые клубы табачного дыма, и у Коллонтай запершило в горле. На нее мгновенно уставилось множество глаз – своим аристократическим видом она слишком выбивалась из здешней обстановки.

К ней подошел мужчина приятной наружности и, поинтересовавшись, чего желает дама, подтвердил, что господин Лагерквист уже ожидает ее за одним из дальних столиков.

– Следуйте за мной, мадам. Я провожу вас.

Советский посол решила, что не зря сюда приехала, – ей понравилась непринужденная атмосфера шумной таверны, заполненной пестрой и колоритной публикой. Лагерквист сидел в углу за кружкой пива. Он помог Коллонтай снять пальто и не удержался от комплимента в адрес ее атласного платья.

– Уроженки Санкт-Петербурга своей элегантностью выгодно отличаются от москвичек, – с любезной улыбкой проговорил он.

Александра Коллонтай улыбнулась. Она не ошиблась. Этот швед – истинный джентльмен. Лагерквист заказал еще пива, после чего, щеголяя своей осведомленностью, немедля приступил к захватывающему рассказу об удивительных событиях, происходящих в столичных литературных кругах.

Москва, февраль 1933

Грузный мужчина с тростью в руке, видом напоминающий карикатурного буржуя-капиталиста с агитплаката, медленно поднимался по лестнице на второй этаж Сенатского дворца. В этом светло-желтом здании XVII века, расположенном неподалеку от Мавзолея Ленина и Красной площади, находился кабинет Сталина. Туда и направлялся нарком иностранных дел Максим Литвинов.

Погруженный в свои мысли, он не слышал тихих приветствий охранников, расставленных через каждые десять метров. Кремль представлял собой настоящую крепость – большинство коллег наркома здесь не только работали, но и проживали вместе с семьями. Правда, супруга Литвинова, подданная Великобритании, наотрез отказалась жить под одной крышей с большевистскими вождями, которых презирала.

Нарком перевел дыхание и поздоровался с личным помощником Сталина, заведующим секретным отделом ЦК, который предложил ему снять тяжелое зимнее пальто.

Литвинова провели в просторную приемную перед сталинским кабинетом, пропитанную застарелым табачным духом. Он томился в ней вот уже больше часа. Эта обитель власти, где ему нередко приходилось встречаться со Сталиным, всегда казалась Литвинову мрачной и неприветливой. «Какая муха укусила вождя пролетариата? – терялся в догадках нарком. – С чего он вдруг так заинтересовался Буниным?»

Накануне поздно вечером – незадолго до полуночи – Сталин позвонил Литвинову и назначил ему встречу. Хозяин Кремля имел обыкновение тревожить звонками подчиненных в самое неудобное время, в том числе посреди ночи.

Разговор был кратким. Сталин хотел знать, как продвигается дело Бунина. Нарком занервничал. Значит, история с Буниным уже выделилась в особое «дело»? Что же произошло? Но еще больше, чем формулировка, его напугал суровый сталинский тон. Айви, жена Литвинова, попыталась его успокоить, но это ей не удалось.

Почему Сталин уделяет столько внимания этому опереточному контрреволюционеру, хотя его должны волновать куда более важные проблемы, связанные с международной обстановкой? Может, кто-то сообщил ему новые неожиданные сведения, не известные Литвинову? Или, что еще хуже, какой-нибудь ретивый служака, желая продемонстрировать вождю свое рвение, наплел ему невесть что?

Перебирая в уме возможные варианты, Литвинов признался себе, что в свое время, возможно, недооценил значение этого дьявола Бунина, из-за которого ему теперь предстоит столкнуться с серьезными неприятностями.

Судя по всему, решение Нобелевского комитета о присуждении очередной премии по литературе приобрело в глазах советского вождя исключительную важность, хотя прежде он относился к этой капиталистической институции с демонстративным равнодушием, если не презрением. Согласно официальной позиции, одним из главных ретрансляторов которой выступал Литвинов, Шведская академия занималась исключительно пропагандой буржуазной идеологии и контрреволюционных ценностей.