Пьер-Луи Ганьон - Исчезновение Ивана Бунина [litres]

Коммунистическая пресса не уставала ее клеймить, и вот, несмотря на это, вдруг всплыл вопрос о Бунине. Литвинов не понимал, как он, блестящий специалист и главный советник Сталина в области международных отношений, мог упустить из виду этот резкий поворот. О чем он только думал?

Пока Литвинов сидел в приемной, ему бросилось в глаза, что заведующий секретным отделом явно не в лучшем расположении духа: холодно поздоровавшись с наркомом, он больше не обмолвился с ним ни словом. Вызывавший всеобщий трепет, всесильный Александр Поскребышев получил свой пост не только благодаря уму и трудоспособности, но в первую очередь – благодаря безграничной преданности Сталину.

Нарком решил, что молчание Поскребышева не предвещает ничего хорошего. Обычно тот вел себя с Литвиновым более любезно, мог рассказать незатейливый анекдот или просто поговорить о погоде. Иной раз он даже заводил с Литвиновым разговор о тех или иных аспектах внешней политики, которой живо интересовался.

Сам Сталин, бывая в легком подпитии, заявлял, что выбрал себе в помощники лысого и уродливого, как Квазимодо, коротышку Поскребышева с единственной целью – наводить страх на остальных сотрудников. Именно Поскребышев готовил заседания политбюро и сам на них присутствовал. Этот человек обладал феноменальной памятью. Каждый нарком знал, что поведение Поскребышева – верный барометр, позволяющий судить о степени расположения или нерасположения вождя.

Литвинов успокаивал себя: не может быть, чтобы его положение главы Наркомата иностранных дел было поколеблено из-за такого малозначительного эпизода, как история с этим контрреволюционным писакой! Он убедил себя не обращать внимания на настроение Поскребышева.

Ему не терпелось встретиться со Сталиным, чтобы поскорее прояснить ситуацию и рассеять возможные недоразумения. Литвинов верил в свое предназначение, не без гордости вспоминая путь, который проделал, чтобы занять свой высокий пост, обойдя многих партийных бонз, мечтавших о том же.

Максим Литвинов (настоящее имя – Меер-Генох Валлах-Финкельштейн) родился в семье еврейского торговца. Вступил в партию Ленина практически с первых дней ее существования. После Октябрьской революции работал в Наркомате иностранных дел, постепенно продвигаясь по служебной лестнице, пока в 1930 году не был назначен его главой. Этот буржуа, затесавшийся в пролетарский стан, сменил на посту наркома Георгия Васильевича Чичерина, в свое время оказывавшего ему покровительство.

Литвинов слыл непревзойденным мастером дипломатического маневра и руководил переговорами, имевшими целью официальное признание СССР со стороны Соединенных Штатов Америки. Переговоры имели все шансы завершиться успехом благодаря неожиданно проявленной решимости нового главы Белого дома Франклина Рузвельта, избранного в ноябре и имевшего репутацию друга Советского Союза.

Может, эта история с Нобелевской премией, гадал Литвинов, – не более чем сиюминутная прихоть Сталина? На следующей неделе у него появятся новые заботы, и он забудет об этом писателе.

Литвинов окинул взглядом украшавшие приемную картины. Его не могли впечатлить поделки придворных живописцев – примитивные и однообразные полотна, которыми были увешаны залы и коридоры роскошных кремлевских дворцов.

Живописи в его стране явно грозило вырождение. В короткий срок образцом советского искусства стала бездарная мазня, изображавшая мускулистых рабочих с тяжелыми молотами и ловко орудующих серпами сытых колхозников с улыбками на лицах.

Верный проводник политики своего государства, Литвинов требовал от подчиненных, чтобы они неустанно пропагандировали в мире новейшие достижения советского искусства. Для величия СССР было крайне важно показать, что его граждане довольны жизнью.

Все эти маляры и в подметки не годились Марку Шагалу – тоже еврею по происхождению, – полотнами которого восхищался Литвинов! Он мечтал вернуть художника в Россию, тем самым доказав Западу, что в его стране по-прежнему существует свобода творчества. Однако свои эстетические пристрастия нарком держал при себе, тем более что пока никаких предпосылок для возвращения Шагала из эмиграции не просматривалось.

Неожиданно Литвинов почувствовал на себе пристальный взгляд этого грубияна Поскребышева и снова занервничал. Чем же все-таки вызван интерес Сталина к Ивану Бунину? Он допускал, что у вождя могут быть свои мотивы, зачастую чуждые логике, но какие именно?

Чтобы успокоиться, он охотно выкурил бы сигарету, но дымить сигаретой в столь величественном месте было бы непозволительно. Да и сам Поскребышев, известный как заядлый курильщик, с момента прихода Литвинова не сделал ни одной затяжки. Он разговаривал по телефону и намеренно понизил голос, явно не желая, чтобы его реплики коснулись слуха наркома.

Перед выходом из дома Литвинов в приступе ностальгии прослушал несколько концертов для фортепиано Сергея Рахманинова. Два года назад эта музыка – одно из тайных увлечений наркома – попала под сталинский запрет, поскольку Рахманинов позволил себе антисоветские высказывания в зарубежной прессе.

Литвинов держал в памяти сведения, полученные в доверительной беседе с председателем ОГПУ Вячеславом Менжинским. Знаменитый композитор приезжал к Ивану Бунину в Прованс. Его видели там в обществе писательницы Нины Берберовой и нескольких художников, враждебных советскому строю. «После того как Бунин опубликовал «Окаянные дни», – добавил Менжинский, – его вилла в Грасе превратилась в настоящее гнездо антисоветчины». С тех пор ОГПУ не спускало с него глаз.

Литвинов взглянул на часы: без десяти минут два. Он желал одного: чтобы встреча со Сталиным состоялась до обеда. Литвинову меньше всего хотелось садиться с вождем за стол: Сталин сразу заметил бы, что у наркома нет аппетита, и засыпал бы его неудобными вопросами.

Недавно врачи обнаружили у Литвинова язву желудка. В его медицинской карте было записано: «Переутомление и нервное истощение». Литвинов помнил, что его предшественник Чичерин ушел в отставку по состоянию здоровья. Должность наркома иностранных дел была трудной и требовала крепких нервов.

Сомневаясь в диагнозе, врачи предложили Литвинову вернуться в больницу для дополнительного обследования. Имея дело с заботой о здоровье высших должностных лиц, равно подверженных ипохондрии и политическому фанатизму, они проявляли предельную осторожность и бдительность.

За несколько минут до беседы со Сталиным нарком по-прежнему не понимал, с чем связана такая спешка. Процедура рассмотрения кандидатур Нобелевским комитетом шла своим чередом, и шансов у предателя Бунина было немного. Конечно, существовала крохотная вероятность того, что ему присудят высшую литературную награду, но неистовая Александра Коллонтай уверяла его, что этого не случится. У постоянного поверенного Страны Советов были связи в шведском правительстве, и она была готова пустить их в ход при первых признаках опасности. По словам Коллонтай, беспокоиться было не о чем.