Пьер-Луи Ганьон - Исчезновение Ивана Бунина [litres]

Особое усердие проявил агент из Стокгольма, и Менжинский, услышав, что вождь приглашает его на крайне интересное совещание вместе с Литвиновым, намекнул, что располагает некоторыми данными, оставшимися неизвестными наркому иностранных дел.

Когда председатель ОГПУ вошел в сталинский кабинет, глава правительства просматривал списки врагов советской власти – настоящих и предполагаемых. Согласно принятому распорядку эти списки приносили ему каждое утро. Вид вождя, занятого их изучением, доставил Менжинскому чувство удовлетворения. Это лишний раз подтверждало, как он необходим Сталину.

Уже вдвоем они еще раз прошлись по списку из нескольких фамилий, вызывавших у Сталина сомнения. Он удивился, обнаружив в их числе имена некоторых уважаемых товарищей, чье поведение он считал безупречным. Впрочем, большинство обвиняемых, подвергнутых в лубянских подвалах продолжительным пыткам, уже признались в совершенных преступлениях.

Окончательный приговор по делу каждого должен был прозвучать в ближайшие часы. Исключение составляли два-три человека, включая журналиста, который на собрании сталинградских писателей выступил с антипартийными заявлениями и за которого вступился Максим Горький.

– Ничего не поделаешь, – признался Сталин. – Горький заваливает меня прошениями по поводу своих знакомых. Приходится время от времени идти ему навстречу. Он нам нужен. По крайней мере, еще на несколько месяцев. А дальше видно будет, – загадочно заключил он.

Менжинский догадался, что положение писателя и одновременно неофициального руководителя всех советских литераторов становится шатким. И порадовался про себя, что из предосторожности успел принять ряд мер, самая простая из которых заключалась в замене обслуживающего персонала в особняке Горького на Малой Никитской (секретарей, мажордомов, садовников и поваров) на агентов ОГПУ.

Они уже заканчивали просматривать зловещие списки, когда в кабинет проскользнул Поскребышев. Он подошел к Сталину и шепнул, что в приемной уже несколько часов дожидается Максим Литвинов.

– Пусть войдет, – рявкнул Сталин. – У меня есть дела важнее, чем возиться с этим чертовым Буниным.

Литвинов принадлежал к старой большевистской гвардии. Со сменой власти он принял сторону Сталина и вскоре после совершил резкий карьерный взлет, заняв завидный пост наркома иностранных дел. Ради этого ему пришлось предать нескольких друзей и кое-какие принципы. Но разве это важно, если ты достиг вершин власти?

Сталин был доволен своим наркомом. Он поручил Литвинову укрепить связи с Францией и Соединенным Королевством, что в целом тому удавалось. В Европе поднимал голову фашизм, и Сталин ни в коем случае не хотел допустить новой изоляции СССР, организованной силами антикоммунистической коалиции, как это было в годы Гражданской войны, когда Запад поддержал собравшихся под белогвардейскими знаменами врагов революции.

В эти первые месяцы 1933 года колесо истории словно закрутилось быстрее. 30 января Адольф Гитлер, не устававший в своих истеричных речах проклинать ненавистных коммунистов, был назначен рейхсканцлером Германии. На состоявшихся в предыдущем ноябре выборах его партия заняла первое место, набрав треть голосов избирателей. Многие наблюдатели предсказывали, что лидер национал-социалистов на этом не остановится и по результатам внеочередных выборов, назначенных на 5 марта, одержит еще более убедительную победу, продолжив укреплять свою власть.

Литвинов тоже готовился к худшему. Порог сталинского кабинета он переступил в самом угнетенном расположении духа. Несмотря на бодрое выражение лиц Сталина и Менжинского, обстановка показалась наркому мрачной. «Что еще они затевают?» – думал Литвинов, пытаясь вообразить, на какие безумства способен пойти председатель ОГПУ в стремлении выслужиться.

– Каким ветром вас к нам сегодня занесло, товарищ Литвинов? – пошутил Сталин, крепко сжимая ему руку. – Как поживает ваша очаровательная Айви?

– Спасибо, хорошо, товарищ Сталин, – пробормотал нарком, прекрасно знавший, что похождения его супруги с молодыми любовниками давно стали предметом всеобщих пересудов и насмешек.

Литвинов сел в кресло. С какой стати, спрашивается, Сталин интересуется благополучием его жены, если его собственная – Надежда Аллилуева – в ноябре покончила с собой. Говорили, что вождь был этим страшно удручен и едва не впал в депрессию. Правда, сегодня он совсем не выглядел опечаленным.

Литвинов всегда владел даром красноречия, что и постарался продемонстрировать, кратко и выразительно изложив историю основания Нобелевской премии. Затем он перешел к перечислению лауреатов, начав с французов:

– Первым лауреатом стал в тысяча девятьсот первом году Сюлли-Прюдом. В девятьсот четвертом был награжден Фредерик Мистраль, в девятьсот пятнадцатом – Ромен Роллан.

– Ромен Роллан? – прервал его Сталин.

– Да. Ромен Роллан.

– Но ведь он – друг нашей партии?

– Так и есть, Иосиф Виссарионович. Роллан – верный друг коммунистической партии. В прошлом он уже выдвигал на Нобелевскую премию кандидатуру товарища Горького.

– А не могли бы мы попросить его поддержать нас в этом году?

– Уже попросили, товарищ Сталин. Наш полпред в Париже предпринял нужные шаги в этом направлении. Он побеседовал с Ролланом. Валериан Довгалевский – опытный дипломат и чрезвычайно умело обходится с французами. Ему даже не надо их подкупать. Они, знаете ли, обезоруживающе наивны…

Сталин хитро улыбнулся. Ему была приятна мысль, что самые блистательные интеллектуалы открыто пляшут под его дудку, тогда как сам он не испытывал к этой породе людишек никакого уважения. Но улыбка быстро исчезла с лица Сталина.

– Этот Ромен Роллан – довольно скользкий тип. Можем ли мы ему доверять?

– Думаю, да, – кивнул Литвинов и добавил: – Он – верный попутчик. На него можно положиться.

– А не он ли предлагал Нобелевскому комитету кандидатуру отщепенца Дмитрия Мережковского?

Литвинову стало нехорошо. Как и имя Бунина, имя этого антисоветчика уже не первый год обсуждалось в Нобелевском комитете. Но проигнорировать вопрос Сталина нарком не мог. Еще секунда молчания, и он будет выглядеть круглым идиотом.

Литвинов заранее заготовил некоторое количество баек о писателях, в первую очередь о писателях-гомосексуалистах – в глазах Сталина их наличие служило неоспоримым доказательством полного упадка западной литературы. Он даже сочинил несколько смешных историй про нобелевских лауреатов прошлых лет, чтобы принизить значение премии. А о Мережковском – забыл.

Литвинов почувствовал, что спина под рубашкой стала мокрой от пота. Ему, конечно, докладывали, что Ромен Роллан выдвигал кандидатуру Мережковского, но в волнении последних дней нарком упустил этот факт из виду. И никто ему об этом не напомнил. Ни его начальник канцелярии, ни Александра Коллонтай.