Вольфганг Акунов - Сказание о наших готских предках

Овеянная легендами о тайном захоронении Алариха с награбленными им сокровищами речушка Бусенто, античный Бузент, — одна из самых небольших в Италии. Длиной всего девяносто километров, она течет по территории Калабрии. Ее исток — близ горы Монте Кокуццо в Калабрийских Апеннинах. В месте впадения Бузенто в более крупную и полноводную реку Крати расположен город Козенца (древнеримская Консенция). Если лето выдается особенно жарким, создается впечатление, что Бузенто на самом деле не впадает в Крати, как на географической карте, а как будто высыхает от калабрийской жары. Если так было и в древности, то и отводить-то течение реки для захоронения в ее русле Алариха и награбленных им драгоценностей не было никакой нужды. Как на грех, именно в самый разгар летней жары на берега мелеющей Бузенто регулярно съезжаются кладоискатели и гробокопатели со всей Италии, да и из более богатых стран Европейского Союза, высмеянные в свое время итальянским писателем Гидо Провене в книге «Мама Италия».

Не меньшей склонностью верить легендам о зарытых кладах, чем кладоискатели и гробокопатели прошлого, современности (и, вероятно — будущего) отличались наши старые знакомые. Кассиодор, магистр оффиций Теодориха Великого. И нотарий Иордан, опирающийся в своем труде на готскую историю Кассиодора величайший пропагандист готского величия. Искавшие в темные десятилетия остготско-гуннского союза факты, дабы воздвигнуть из этих фактов нерукотворный памятник непреходящей готской славы. Так и тянет поверить им на слово. Ведь ничто не внушает нам доверия больше, чем свидетельства «почти современников», балансирующих между правдой и легендами, с пугливой робостью прикасающихся к прошлому (для них, в отличие от нас — еще очень недавнему).

Стоя в Козенце на Понте Марио Мартире (мосту мученика Мария), спиной к современным кварталам (включая музей под открытым небом с произведениями двух прославленных художников- сюрреалистов — Сальвадора Дали и Джорджо де Кирико), видишь перед собой живописный старый город и кафедральный собор с гробницей Изабеллы Арагонской, умершей в Козенце (через восемьсот лет после Алариха) в ожидании скорого разрешения от бремени (на ее здоровье сказалась губительная калабрийская жара). Кроме Изабеллы, в соборе похоронен Генрих VII, король Сицилии и Германии, сын и соправитель владыки «Священной Римской империи» Фридриха II Гогенштауфена (от другой арагонской принцессы — Констанции). Построившего т. н. Швабский замок. И державшего в нем сына-изменника, пока тот не отдал Богу душу. Ветром дальних странствий занесло в Козенцу и упоминавшегося выше сердцееда и авантюриста Казанову. Прибывшего туда еще совсем молодым человеком, чтобы послужить епископу Марторано в качестве аббата, и удостоившего последнее пристанища Алариха нескольких строчек в своих всемирно знаменитых мемуарах:

«Епископ (Марторано — В.А.) дал мне весьма лестное письмо к архиепископу в Козенцу с просьбой отправить меня в Неаполь < … > Архиепископ Козенцы, человек умный и состоятельный, поселил меня в своем доме. За столом я с горячностью восхвалял марторанского владыку, но не пощадил его прихожан, а заодно и всей Калабрии, причем отзывался о них с такой язвительностью, что архиепископ не мог удержаться от смеха, равно как и его гости, в числе которых были две дамы, украшавшие своим присутствием нашу трапезу. Козенца — это город, где порядочный человек может найти для себя развлечения, поскольку там есть богатая знать, красивые женщины и достаточно сведущие люди, получившие образование в Неаполе или Риме. Я уехал оттуда на третий день» (Джакомо Джироламо Казанова. «История моей жизни»).

Казанове потребовалась всего пара часов, чтобы предложить веселому душепастырю покинуть вместе с ним свою епархию и отправиться в поисках счастья на чужбину. Иерарх, однако, отказался, поступив, по мнению Казановы, неправильно. Если бы он принял предложение авантюриста, то не умер бы всего через два года, в полном расцвете сил…Вероятно, сей достойный прелат римско-католической церкви сменил царство земное на царство небесное примерно в возрасте Алариха. Потому что жил в области, подходившей ему не больше, чем вестготскому царю, как с точки зрения климата, так и с точки зрения поваренного искусства (если верить Казанове, в Козенце и вообще в Калабрии готовили пищу на очень плохом оливковом масле). Можно предположить, что и при Аларихе, тысячью трехстами годами ранее, дело обстояло немногим лучше. Пожалуй, мы достаточно уделили внимания Консенции-Козенце, отблеску награбленного готами у римлян золота (награбленного ранее римлянами еще у кого-то) и золотых (по мнению некоторых романтических поэтов — особенно немецких) кудрей «юного» Алариха, погребенного вестготами, вместе с этим золотом, в русле Бузента. Но от тогдашних тервингов остались хотя бы эти, пусть даже довольно-таки тусклые, отблески. А вот тогдашние остготы вообще остаются по сей день скрытыми от наших мысленных взоров в паннонской мгле. Мрак карпатских дремучих лесов и совершенная «неисторичность» их диких союзников-гуннов не только приводили в отчаяние Кассиодора с Иорданом, но и истощали терпение терпеливых, вообще-то, позднейших историков. В первую очередь — немецких. Во многих местах своего двухтомного труда о германцах, этого монументального произведения, переполненного разнообразнейшими сведениями, такая общепризнанная величина, как Людвиг Шмидт, вынужден разбираться со множеством гипотез, представляющихся ему несерьезными. Как и на шестнадцати страницах, посвященных им остготам в период между царствованием Германариха и «битвой народов» на Каталаунских полях. О пяти месяцах древнеримских внутриполитических событий у нас больше сведений, чем о пятидесяти годах остготско-гуннского «добровольно-принудительного» союза. И разве можно осуждать, скажем, австрийского археолога Рудольфа Эггера за его попытки, так сказать, перегатить это «исторического болото» с помощью довольно остроумных гипотез?

Тем не менее, в общем и целом, ситуация нам представляется вполне понятной. В ходе чудовищно жестокой, яростной войны «всех против всех» многим народам (например, бургундам или же гепидам) пришлось еще на подходе к громадной средиземноморской исторической арене пролить реки крови и понести чудовищные жертвы. Другие, слишком многочисленные, чтобы быть истребленными поголовно, вынуждены были разделиться, как вестготы времен Атанариха и Фритигерна. Пытаясь частью получить защиту и пристанище у римлян, частью — противостоять им. Чтобы, наконец, опять воссоединиться под властью такого сильного царя, как Аларих. Можно предположить, что так же поступили и остготы. После гибели дряхлого Германариха и тяжелых поражений, нанесенных остготам гуннскими «кентаврами», они некоторое время боролись за выживание под началом властителей, мало известных и, в общем, мало интересных нам. И важных лишь с чисто генеалогической точки зрения. Поскольку они дополняют наши представления о родословии Амалов. После их гибели в сражениях, точный ход которых нам неизвестен, как и места этих сражений, остготы оказались перед дилеммой. Аналогичной дилемме, перед которой оказались Рюриковичи после разгрома варяжской Руси монголо-татарами в первой половине XIII в. Либо, признав свое поражение, присоединиться, в качестве данников-«улусников», к разбойничьему союзу во главе с победоносными гуннами. Либо, подобно вестготам, искать приют и убежище в Римской империи, чтобы стать «федератами» на римской военной службе. Об одной такой предпринятой остготами попытке, закончившейся, по вине римлян, катастрофой, нам известно из пяти разных источников. Так что в ее реальности можно не сомневаться.