Вольфганг Акунов - Сказание о наших готских предках

Граница между фронтами невиданно разорительной и губительной для многострадальной Италии вот уже восемнадцатилетней войны за ее «освобождение от власти варваров римскими братьями с Востока» постепенно становилась все более призрачной. «Готы приходят — грабят, римляне приходят — грабят» … Прокопий, хорошо знавший своих соотечественников, писал, что, если готы отняли у римлян недвижимость, землю, то римское имперское правительство и его войска — движимость. Торгашеский дух греков оказался куда сильнее чувства ответственности за ввергнутых охваченным римскими великодержавными амбициями императором Юстинианом в страдания и беды коренных жителей Италии, которую Восточная империя, «Ромейская василия», включила (или пыталась включить) в свой состав (не забывая взыскивать с «освобожденных, наконец-то воссоединённых снова и навеки с Римским Отечеством» италийцев недоимки, накопившиеся за десятилетия их пребывания де-факто вне пределов досягаемости щупалец константинопольской налоговой системы). Стоило готам подступить к воротам италийского города, его «ромейский» комендант первым делам повышал в вверенном его защите городе цены на хлеб (бывало, что раз в десять). Только имперский полководец Флавий Велизарий, ведший почти аскетический образ жизни, несмотря на свое огромное богатство (а может быть — именно благодаря этому богатству), не был замечен в попытках нажиться таким образом на беде своих новых «сограждан, вызволенных доблестными императорскими войсками из-под варварского ига». Прокопий, похоже, даже несколько обескураженный подобным бескорыстием славного консуляра, сообщает, как о величайшей добродетели, что Велизарий не посягал даже на пленённых жен и дочерей готов и ругов, среди которых были «красивейшие женщины из виданных когда-либо в Европе». Думается, Прокопию можно верить. С учетом того обстоятельства, что Велизарий отказался даже от царской порфиры и власти над Италией, предложенной ему остготами в случае перехода избалованного военной славой консуляра на их сторону. Возможно, подлинно «последним римлянином» был вовсе не Флавий Аэций, а другой Флавий — Велизарий?

С этим хладнокровным и неподкупным «ромейским» стратегом и сошелся в смертельной схватке Тотила, желавший любой ценой удержать за остготами уже почти отвоеванную ими у «римлян» Италию. Ему удалось вплотную приблизиться к этой цели, повторно взяв Ветхий Рим в 549 г. К тому же Велизарий — «мастер стратегии непрямых действий» (так его аттестовал сэр Бэзил Генри Лиддел Гарт) — был отозван недовольным его все возраставшей популярностью в войсках благочестивым императором в Константинополь. А оттуда — переброшен на «восточный фронт», против извечных врагов римлян — персов, дабы отучить их совать свои длинные арийские носы в «ромейские» дела. Причем лучшими воинами Велизария в сражениях с персами, согласно труду Лиддел Гарта «Стратегия», были мавры, вандалы и… готы (часть которых, видимо, предпочла гибели и изгнанию неведомо куда службу под «ромейскими» знаменами). А новым главнокомандующим армией «ромеев» в активно «освобождаемой» ими Италии василевс Юстиниан назначил евнуха Нарзеса. Этот будущий победитель Амала Тотилы был армянином по происхождению (как и будущий победитель «нашего Амала» Святослава Киевского — василевс Иоанн I Цимисхий). Нарзес (Нерсес), прекрасно понимавший сложность обстановки, согласился принять эту должность лишь при условии предоставления ему многочисленного и хорошо вооружённого войска (в отличие от Велизария, который вынужден был обходиться в Италии весьма малыми силами — Юстиниан завидовал его военным лаврам и, возможно, опасался чрезмерного усиления своего слишком одарённого военачальника).

Нарзесу приписывают изречение, что в сапог влезают сверху. Поэтому царьградский полководец, наконец, возглавив предоставленное ему отборное войско, прошел вдоль побережья Адриатики и, вступив в Италию с севера, сверху, ударил по остготам, оттесняя их на юг Апеннинского полуострова, вниз по голенищу сапога, к его носку, подошве, каблуку. Впрочем, согласно «Византийским штудиям» Гфёрера, Нарзес, произнося свое крылатое изречение (если только он его действительно произносил), так сказать, сделал из нужды добродетель: Восточная Римская империя настолько запустила свой военный флот, что доблестным «ромеям» просто не хватило кораблей для переправы двенадцати тысяч отборных воинов Нарзеса с лошадьми, вооружением, провизией и фуражом, осадной техникой и прочим в южную Италию. Поэтому Нарзесу и пришлось идти в Италию по гиблым малярийным болотам через Аквилею. Видимо, уже восстановленную после разорения гуннами Аттилы. Иначе ее не пришлось бы разрушать, в очередной раз, следующим, после остготов и «ромеев», завоевателям — лангобардам (или, по-гречески, лонгивардам), вторгшимися в Италию, только что очищенную восточными римлянами от остготов, в 568 г., и давшим Северной Италии название «Ломбардия». Но до этого было еще далеко. Пока что лангобардские «федераты», щедро оплачиваемые «ромейским» золотом, выжатым имперскими налоговиками из благодарных и покорных подданных благочестивого Юстиниана, сражались в армии Нарзеса за возвращение Италии в лоно Римской империи.

Воины Нарзеса, включая вспомогательные контингенты, присоединившиеся к «ромеям» по пути в Италию, были привычны к южной лихорадке и болотным испарениям — дурному воздуху (лат. «мал ария», т. е. малярия). Все искатели приключений, способные носить оружие, считавшие «свою головушку — полушкой, да и чужую шейку — копейкой» (как сказали бы наши древнерусские предки), желавшие разгуляться и поживиться в (видимо, таившей в себе неисчерпаемые богатства, хотя и разоряемой так долго и систематически «своими» и «чужими») солнечной Италии, спешили под лабарумы, драконы и орлы Нарзеса, чтобы принять участие в его «освободительном походе» — последние недобитые гунны, упомянутые выше лангобарды, герулы-эрулы, гепидские наемники, и даже персы (не говоря уже о греках). Так сказать, «ограниченный контингент ромейских воинов-интернационалистов»… Все они рвались в бой с «бесчеловечным варваром-еретиком» Тотилой и на грабеж «счастливой Авзонии».

Готское войско сошлось с «ромейской» армией вторжения в равнинной Умбрии. В четырнадцати километрах от города Нуцерии (ныне — Ночера Инферьоре), под Тагиной (сегодняшним Гуальдо Тадино). Тем каждое местечко — подлинная окаменевшая легенда, хранящая в себе живую память тысячелетий. Неподалеку от тех мест, на озере Больсена, кстати говоря, как говорилось выше, удушили паром в бане злополучную Амаласунту (что и явилось поводом к войне). Однако же неустрашимого Тотилу не пугали призраки и духи жертв свершившихся здесь многочисленных убийств, как и воинов, павших здесь в былых сражениях. В описании Прокопия мы, словно наяву, видим Тотилу между двумя рядами войск, стоявших в боевом порядке друг против друга, и нам кажется, что перед нами явился образ средневекового рыцаря, достойный «Хроник» Жана Фруассара. В сверкающих золотом доспехах и шлеме, с развевающимся на копье пурпурными лентами, в царской порфире, Тотила лихо вольтижировал на горячем боевом коне, демонстрируя войскам свое, так сказать, искусство джигитовки (просим прощения у уважаемых читателей за анахронизм, но так будет понятнее). Он скакал на коне по полю, описывая круги, и с юношеской ловкостью то проделывал всевозможные движения, то бросал в воздух копьё и ловил его на всем скаку, гордый, молодой, уверенный в победе, Пока ему не сообщили о присоединении к готскому войску подкрепления — две тысячи отборных воинов, которых он нетерпеливо дожидался, чтобы начать, наконец, сражение.