Жауме Кабре - Ваша честь [litres]

– Да, и вишь, теперь какая штука, – неохотно провозгласил патер. – Эта бумага много вреда может причинить эт-самому субъекту из Барселоны.

– Да. На мне лежит величайшая ответственность, – напыщенно заявил нотариус, несколько сгущая краски, – но я обязан выполнять распоряжения своего… своего клиента… Кстати, что врач сказал, как здоровье Сизета?

– Нет здесь врача. Насколько я понимаю, до послезавтра не протянет.

– Бедняга…

Снаружи слышались голоса, и патер, уже чуток накачанный спиртным, позвал экономку.

– Кто там? – произнес он, когда та выглянула из-за двери.

– Галана, – ответила она, немного взвинченная.

Оба мужчины вскочили, как будто под воздействием одной и той же пружины. Особенно быстро отреагировал нотариус:

– Есть что-то новое?

– Нет-нет… Она приходила попросить… Трутовика попросить, огонь развести.

– В такие часы, эт-самое? Дай-ка я…

– Она ушла уже, – загородила ему дорогу экономка, как будто ей никоим образом не хотелось, чтобы патер выходил из столовой.

Священник пожал плечами и затянулся сигарой:

– Да и не в себе она, бедная баба, в смысле, так сказать. – И он снова уселся на место. – В такую дождину за трутовиком отправилась…

– Он хоть, бедняга, там не совсем один…

– Нет; она обещала за ним присматривать до тех пор, пока… эт-самое, пока не придет его час.

Патер перекрестился, а нотариус скорчил мину вежливой заботы. Туйетес воспользовалась молчанием, чтобы сбежать из столовой, а мужчины остались вдвоем, наедине друг с другом и с подсчетами прибыли от этой невиданной сделки, в результате которой они оказались наследниками богатого, одинокого, больного и уязвленного человека.

Пути Господни неисповедимы. И отчего человеку не везет, тоже совсем непонятно. И на несчастную судьбу мы можем лишь роптать, потому что все знают, что, когда везение поворачивается не тем боком, восставать против этого бесполезно, так же как ссать против ветру или плевать в небо. И если злой рок настиг несчастного Андреу Перрамона, это произошло исключительно по вине того, что виконт Рокабруна посвящал основную часть своего насыщенного событиями существования ничегонеделанию. Этот придворный представитель самого цвета избранной барселонской молодежи вставал обычно в полдень, в самом дурном расположении духа, с неприятным привкусом во рту и путаными мыслями. К этому часу ему уже была приготовлена ванна. Виконт Рокабруна предпочитал, чтобы его купанием занималась Августина, женщина около сорока лет, которая находилась у него в услужении не дольше всех, но пользовалась наибольшим его доверием. Вопросом о том, чем именно занимались виконт и Августина в ванной, дыша в течение часа горячими парами, задавалась добрая половина Барселоны, но точного ответа дать никто не мог. Единственное, что было очевидно, так это то, что оттуда виконт выходил как новенький, ухоженный и готовый провести еще один утомительный день в поисках случайных романов, что и составляло, в общем и целом, всю его жизненную карьеру. К двадцати шести годам он в совершенстве изучил, каким именно образом должен вести себя человек, чтобы ловко ориентироваться в замысловатом хитросплетении рогов, которое представляло собой с точки зрения экзистенциального опыта поблекшее аристократическое общество достойного города Барселоны. Не раз ему приходилось давать какой-нибудь плачущей и ошарашенной его цинизмом молоденькой даме уроки следующего рода: «Послушайте, сеньора: влюбленность в кого-то – это грех, tout court [203] Здесь: чтобы не вдаваться в лишние подробности (фр.) . , и к тому же производит отвратительное впечатление, так что люди начинают толковать и распускать сплетни, понимаете, а хуже всего, что при этом еще и места себе не находишь. Одним словом, ma chérie [204] Дорогуша (фр.) . , потихоньку-полегоньку учитесь радоваться жизни, не позволяйте себя скомпрометировать, позвольте людям жить спокойно, и в ответ вам тоже дадут спокойно жить. Да, кстати: и принимайте необходимые предосторожности, чтобы вам не забеременеть». И ошарашенная дамочка, в слезах, еще более ошарашенно сморкалась и всхлипывала: «А стоит ли жить, если так смотришь на мир». А виконт хохотал от души и говорил ей: «Именно так и стоит жить, милая вы моя, ведь жизнь так коротка». И откланивался, перед тем как уйти и оставить еще более ошарашенную юную даму в еще более расстроенных чувствах и невыносимом одиночестве.

Пути злой судьбы неисповедимы. В том смысле, что невезение застигает того, кому это на роду написано. И злая судьба распорядилась так, что дурно выспавшийся нотариус Тутусаус, с грехом пополам переварив сиве из кабана («вечно у меня от лаврового листа изжога») и после жуткого путешествия в родной Фейшес («не дорога, а капустная плантация какая-то»), весь на нервах, потому что все перерыл, но Сизетов перстень как в воду канул («может, мошенник-настоятель… никому нельзя верить; ну что ж, я на него сейчас доносить буду…»), собрался ехать в Барселону, чтобы передать кишащий убийственным ядом документ адвокату Террадельесу, в соответствии с распоряжениями покойного. Поскольку уже были соблюдены условия, оговоренные клиентом, а именно: a) настала его кончина (случившаяся в ту самую ночь, когда нотариус с патером ели сиве, происшедшая самым жалким и бесславным образом, без громких фраз, разве что при поминании Ремей между приступами кашля и при безучастном присутствии Галаны, находившейся в дурном расположении духа на законном основании неполучения наследства) и б) к вышеупомянутому сеньору Рафелю Массо не вернулось ни реала (условие это было выполнено крайне поспешно: дублоны – «ох, Галана, черт тебя дери, как же ты не догадалась!» – были закопаны среди розовых кустов, в двух сундуках, доверху набитых эскудильо, эскудо, дублонами, дуро, двойными дублонами, квадруплями – «целое состояние, Господи Боже ты мой, даже дух захватывает». И все это изобилие перешло в руки священника и нотариуса, когда тело Сизета еще не остыло; «вот тебе, Галана, держи, за хлопоты в смысле»). В связи с чем нотариус собрался ехать в Барселону с готовыми документами, но печень его распорядилась иначе: бедняга-нотариус Тутусаус пожелтел, как свечка, «ох, не впрок пошел мне шоколад», и надо же, какое совпадение, что в тот самый момент, когда с ним случился приступ печеночной колики, перед ним предстал виконт Рокабруна, прибывший в Фейшес, поскольку он один, и никто иной, лично должен был забрать у нотариуса ручательство, превращавшее его в безраздельного хозяина и владельца горы Святого Лаврентия и четырехсот масий [205]на Темном склоне по распоряжению его тетки, старухи-маркизы де Сентменат, которая уже три месяца тому как жарилась в аду, и тут нотариус сказал: «О Боже мой, а мне ведь как раз срочно нужно ехать в Барселону один документ передать», – и виконт, в восторге от свалившегося на него богатства и в противоречие принципу наименьшего действия, предложил самолично отвезти документ в Барселону, а нотариус не нашел слов, чтобы ему отказать, и льстиво заметил, что в целом мире не нашлось бы лучшего способа доставки для такой поклажи, чем карета виконта, а потом улегся в постель дальше охать.