Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Пишта огорчился, не обнаружив в этой истории сколько-нибудь достоверных сведений, ухватившись за которые можно было доискаться правды. Но мужики, затаив дыхание, с благоговением, бог весть уже в который раз слушали старика. Пишта не стал разочаровывать приумолкнувших людей, да и деда Бакшу обижать не хотел. Пусть себе верят до поры до времени. Вот почему, вынув из кармана клочок бумаги, он записал несколько слов и показал мужикам, мол, взял на заметку, чтоб не забыть. Пока он писал, все смотрели на него с надеждой, словно от того, что он пишет, зависела их судьба.

Пишта еще раз пробежал глазами свои каракули, и вдруг его бросило в жар, дыхание сперло, ему показалось, что он задохнется, если сию же минуту не вырвется из этой душной клетушки. Скорей, скорей в село, он еще может успеть, еще не поздно…

Но усилием воли он овладел собой и стал просить старика, чтоб тот еще что-нибудь рассказал о прежнем житье-бытье. Старик уступил его просьбе, и Пишта остался ночевать у Баллы.

Когда он представлял себе, как Маришка стоит на гумне, притаившись среди стогов и ометов, и пристально вглядывается в темноту, тихонько его зовет, у него щемило сердце, и Пишта чувствовал себя самым несчастным на свете. Маришка… Розка… ну как тут поступить по справедливости, как воздать должное этим женщинам, но и себя не обидеть?

Так и не сумев найти ответ на мучивший его вопрос, запутавшись в своих предположениях и сомнениях, Пишта все чаще переключался на упорные поиски другой истины. Той, которая была не только Маришкиной, Розкиной или его собственной, а касалась всех обиженных судьбой, соединяла в себе общую правду и справедливость.

Со своим небольшим хозяйством Пишта вместе с отцом легко управились. Вспахали и засеяли клочок земли. Скотины у них было мало, с ней и одному нетрудно было справиться. И Пишта ходил по селу и окрестным усадьбам, собирая все, что могли рассказать ему местные старожилы о давно минувших днях. Если говорить честно, он и сам сколько-нибудь отчетливо не представлял, каким образом эти разноречивые свидетельства послужат установлению истины и справедливости. Но тем не менее в глубине души он верил, что его поиски обязательно увенчаются успехом, и при каждой встрече с односельчанами искренне уверял людей, что непременно все будет по-ихнему.

Между тем крестьяне по-прежнему чего-то тревожно ожидали, на что-то надеялись. Дело с пустошью застопорилось, прошло немало времени, а оно не продвинулось ни на шаг. О покупке степного угодья у Татарского вала тоже не удавалось договориться. По селу ходили самые невероятные слухи. Будто Кошут со своей несметной ратью уже стоит на границе, что вместе с ним в его рядах певец свободы Шандор Петёфи, и Шандор Рожа с лихими бетярами, и отважный воин Пишта Тюрр. А коли так, пора, мол, и всем браться за оружие. Эти вести облетели всю страну. Повсеместно объединялись гонведы, сражавшиеся за свободу и независимость отечества в сорок восьмом году. Из Кишкунфеледьхаза пришла весть о смелой попытке тамошних «демократов» разделить помещичьи земли между бедняками. Власти направили туда войска и силой оружия жестоко подавили выступления безземельного крестьянства…

Немало говорили и о Пиште, что способствовало росту его популярности среди односельчан. Особенно большие надежды возлагала на него верившая ему беднота. Пишта Балог еще покажет себя, он ведь как-никак верный человек Вешелени, а тот сподвижник самого Кошута!.. В чем он себя проявит? Пожалуй, вряд ли нашелся бы хоть один крестьянин, который сумел бы ответить на этот вопрос, но все были уверены, что проявит обязательно…

Зажиточные хозяева во главе с Хедеши держались в стороне, настороженно прислушиваясь к глухому ропоту бедноты, и тревога их росла по мере того, как нарастала волна недовольства и возмущения среди крестьян, угрожая не сегодня-завтра захлестнуть и смести богатеев…

Пришли осенние туманы. Настали холодные промозглые дни. С чердаков мужики достали кожухи. Улетели на юг последние птичьи стаи. На голых ветвях деревьев сидели только нахохлившиеся вороны. В дорожных выбоинах и колдобинах от копыт не просыхала вода. И началась осенняя слякоть, а за ней непролазная грязь.

В один из таких дней, под вечер, в село возвратилась артель землекопов. Устало брели мужики по дороге; вытянувшись длинной вереницей, катили они перед собой тачки. На них была все та же ветхая одежда, в какой они уходили на отхожий промысел, на тачках были навалены те же орудия труда землекопа. Они промокли до нитки и были грязны. На первый взгляд казалось, что они просто обошли село вокруг по непролазной грязи и вернулись. Однако тяжелая поступь, исхудавшие лица говорили, что за плечами этих людей месяцы изнурительного, каторжного труда.

Они очень отличались от неторопливых деревенских жителей и потому выглядели пришельцами из чужих краев. Многие крестьяне из года в год работали землекопами, но за зимние месяцы передышки они совершенно утрачивали приобретенные на земляных работах трудовые навыки. Как вспаханные поля вновь порастают пыреем, мятликом и полевицей, так и у них всякий раз сызнова давали себя знать старые, дедовские привычки и повадки. Теперь же землекопы возвращались в родные края неузнаваемо изменившимися, но с уверенностью можно было сказать, что будущей весной, когда они снова уйдут отсюда на земляные работы, будет им тяжело и все словно впервой, словно они никогда и не уходили из родного села.

Возвращение землекопов было обыденным и малозаметным, не то что проводы. Да это и понятно: никто их не ждал, никто не знал, когда они должны вернуться. Они расходились по домам, и село поглощало их, как вода в колодце — дождевые капли, как завеса густого тумана — вьющийся тонкий дымок.

В прежние времена редко кто уходил за пределы села. А если кто и покидал родные края, то не уходил, а бежал без оглядки, чтобы никогда уж не возвращаться обратно. Да и чужаки забредали сюда редко. Здесь это считалось событием, как-никак приносили вести из неведомых краев. Шутка ли! Землекопы тоже немало диковинного рассказывали о чужих краях, в которых побывали.

Взять, к примеру, Шани Бадьо. Легко разве поверить его россказням о том, что сарвашские словаки хлеб пекут с картошкой? Что за чудной обычай! Картошка должна быть картошкой, а хлеб хлебом. Картошку, оно конечно, едят с хлебом, это еще куда ни шло, но замешивать в тесто вместо закваски картошку?! Да еще уверяют, будто хлеб от этого не черствеет! Ерунда какая-то. А ежели это так, тем более глупо — мягкого хлеба человек съест в два-три раза больше. Лучше всего делать, как заведено у них на селе: выпекать по четыре-пять больших караваев и, пока хлеб не кончится, следующей выпечки не начинать. Хлеб, конечно, основательно черствеет, зато не слишком возбуждает аппетит едоков.