Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— А ежели какая свинья околеет, то и яму рыть не надобно: завалил землей, и вся недолга, — заметил кто-то, желая поддразнить старика.

— Ни одна не околевала, как на духу говорю, братец! В те времена что свиньи, что люди крепче теперешних были. Ведомо тебе, братец, что свиньи в тростниках нередко с дикими кабанами спаривались?

— Выходит, кабаний приплод получался?

— Нет, братец, они дикими ослами, вроде тебя, дурня, поросились, — огрызнулся старик.

— Будет вам старика-то дразнить, — увещевала насмешников Салокиха. — А вы, дед, не очень-то их слушайте. Лучше расскажите нам про старину что-нибудь.

— Старину с нынешними временами и равнять не стану. Было дело такое. Как-то раз, утречком, говорит мне дед кума моего Салока — были мы с ним не просто свояками, а закадычными дружками, — стало быть, говорит он мне: «Мишка, уж больно охота отведать жареной стерлядки». Шибко охоч был мой дружок до рыбки. А я уже тогда свинину предпочитал. Потому как от рыбы меня почитай целые сутки, а то и двое мутило, притом в брюхе до того урчало, словно я большую лужу воды выдул. Но это так, к слову… Ну вот, значит, я и говорю ему: дескать, пошли на реку. В ту пору Тиса не там протекала, где нынче, а намного ближе к селу. Бывало, выйдешь за околицу, тут уже и берег. Людям тогда времени на все хватало, не то что нынче. Народ не подгонял себя, не лез из кожи вон, а теперь и поесть-то по-людски некогда. Ну, стало быть, пошли на рыбалку. Кум прихватил удочки. Закинули мы удочки и сидим-посиживаем на бережку, у самой воды. Долго сидели, а рыба не клюет. Стало смеркаться. «Пошли домой, — говорю я куму. — На кой черт без толку сидеть». Но мой куманек ни в какую: зазорно ему было возвращаться в деревню с пустыми руками. Сидим. И тут вдруг из воды вынырнула баба, красоты несказанной, одно загляденье! Такой писаной красавицы мне ни во сне, ни наяву не доводилось видывать. Тогда луна, вот как сейчас, заливала все окрест серебром, потому видели мы эту красавицу как днем. Волосы у нее — что твое золото и, длинные, раскинулись по воде, точно тонкие стебельки болотной травы. Мы с куманьком затаились в камыше, таращим на нее глаза, но она нас не видит. И вот она стала расчесывать свои волосы, а сама разглядывает себя в воде, словно в зеркале. Любуется собой и поет. Голос у нее такой, что, кабы я не слыхал собственными ушами, ни за что бы не поверил, что можно так петь. Ее пение заколдовало рыб, они стали выскакивать из воды и порхать вокруг певуньи, будто птахи. Такого чуда я отродясь не видывал. Кто знает, может, нам довелось бы еще и не такое увидеть, но тут как на грех в ноздрю моему куму комар залетел. Известное дело, как тут сдержаться? Куманек мой чихнул, ну и спугнул красавицу. В единый миг она нырнула в воду…

Все затаив дыхание слушали рассказ старика: надо же, невидаль какая! А когда дед Шебештьен умолк и его последние слова растаяли в вечерней тишине, отовсюду послышались тихие вздохи сожаления.

Долго никто не решался нарушить тишину. Наконец кто-то спросил:

— И вам, дядя Мишка, так никогда больше и не довелось увидеть ту красавицу?

— Нет, так и не довелось. С той самой поры и по сей день ни разу не видал. В нынешние времена и подавно не дано человеку узреть этакое диво.

— То была русалка, — изрек криворукий Балог тоном знатока, которому все доподлинно известно.

— Не чихни ваш кум, вы могли бы попытать счастья.

— А то как же, известное дело, мог. В те времена такое нередко случалось. Да чего там: батька мой знавал мужика одного, Иштвана Сабадоша. Так этот мужик нажил себе немалое богатство. Однажды выследил он и поймал вот этакую русалку и до той поры не отпускал бедняжку на волю, пока не показала она ему несметные сокровища. Только вот не принесло ему богатство счастья.

Вдруг Жужа Балог радостно воскликнула:

— А мне красная кукурузина попалась!

— Значит, тебе повезло, можешь отправляться на боковую.

Проворные пальцы шумно срывали с початков сухую обертку.

— Шурин мой, Вечери, ходил на усадьбу к Ванштаям, — сказал кто-то. — Там его младший брат батрачит. Оттуда возвращался через пустошь. Так вот он говорит, опять вода в омуте спала.

— Другие то же самое говорят.

— Придется им сызнова колодец отыскивать.

— Ежели смелости хватит.

— Мужики! А что слыхать насчет Харангошской пустоши?

— Спроси у Анти Хедеши, небось сумеет зубы заговорить!

— Совсем стыд и совесть потеряли подлецы! Ни старшина, ни староста палец о палец не ударят для общей крестьянской пользы.

— Я еще, когда наезжал к нам молодой Вешелени, всех остерегал: эти шельмы такое ему наговорили, толку не жди.

— Не велика беда! — понизив голос до шепота, сказал криворукий Балог. — Пишта уже готовит для них аркан.

— Ну-ка, ну-ка, говори! — обратился к нему возбужденный Салок. — Что тебе известно? Ты ведь как-никак родственником ему доводишься.

— Дело тут, мужики, особое, вроде бы как-то боязно приставать с расспросами, а уж любопытно — страсть. Одно знаю: грамоты насчет пустоши…

— Я первый надоумил Пишту, — поспешил вставить дед Шебештьен.

— …словом, тех самых грамот в сельской управе не оказалось. Пропали. Так вот, Пишта разыскивает стариков, которые помнят про эти бумаги, и допытывается у всякого, что там в них было записано.

— А какой толк от его затеи?

— Вот как разузнает все до конца, так станет ясно, где она, эта правда. Стало быть, требуй тогда справедливости.

— Надобно, чтоб кто-то ему помог.

— Он знает, к кому обратиться. Барин Дежери, сказывают, очень даже ему помогает. А еще того… — тут он понизил голос, — он знает дорогу к самому Кошуту. Вешелени пригласил в наше село тоже он. Они не встречались на людях, потому что никто не должен знать об их знакомстве. Про это мне известно не от Пишты, а от другого человека. Но все так и есть, в точности. Этот человек вместе с Пиштой бродил по белу свету…

— Идет молва, будто Пишта был бетяром у Шандора Рожи…

— Вранье это, будто Шандора схватили и завербовали. Жандармы Радаи схватили кого-то другого, кто похож на атамана Шандора. А настоящий Шандор Рожа и по сей день разгуливает себе на свободе, собирает по всей стране верных людей. Для чего, сами знаете. Кошут вернется в родные края, тогда все и случится… И потом, вот что еще вам скажу: барин-то Дежери тоже служил в армии Кошута в сорок восьмом… Так вот, мужики, скоро тут такое начнется…

Тень надвигавшихся, по словам криворукого Балога, грозных событий невольно побуждала людей теснее жаться друг к другу, и они, поеживаясь от вечерней прохлады, глубже зарывались в ворох парных кукурузных листьев.

— Пишта теперь рассчитается с Хедеши и за Маришку, и за поджог дома, — заметил кто-то.

Женщины стали шушукаться, послышались сдержанные смешки.