Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Право, ты блещешь остроумием. Названия мне очень понравились. Особенно второе. Но только дело тут не в одном рыле, но и в душе. А душа душе рознь. Иногда в так называемом благородном больше свинства, чем в подлом.

— А все-таки в один прекрасный день истинная их сущность станет ясна.

— Давай не будем говорить загадками! К чему эзоповский язык? Как ты думаешь, кто прав — Дежери или Балла?

— А разве ты знаешь, что между ними произошло? Я тоже не знаю, иначе рассудил бы, кто прав, кто виноват. Прости за откровенность, но меня больше интересует не отвлеченная истина, а моральная подоплека этой истории…

— По-моему, ты уже сделал вывод, судя по названиям водевиля. Повторяться не к чему.

— Режет слух?

— Отнюдь нет! Только меня в этой истории интересуют и конкретные факты. Признаться, мне по-человечески жаль бедного Баллу.

— О, ты далеко отступаешь от собственных принципов! Каждый человек достоин своей судьбы… Жизнь — бескомпромиссная борьба, и кто в ней не устоит, недостоин сочувствия… Короче говоря, ты и сам не всегда встречаешь победителя восторженными возгласами: «Слава герою!», «Да здравствует победитель!», а ежели ко всему прочему он… как бишь его зовут?..

— С тобой нынче разговаривать невозможно, — в сердцах оборвал его Балог. — Должно быть, выпил лишнее.

И он рухнул на постель.

Бела Сана погасил лампу и тоже улегся. После длительного молчания он вдруг заговорил:

— А уж если на то пошло, то жалеть нужно обоих. Один даже возле своего гроба не потерпит присутствия мужика, а другой в гроб готов лечь, лишь бы господа предали забвению его мужицкое прошлое. Вот и рассуди теперь, на чьей стороне правда. Спокойной ночи!

В раскрытое окно деревянного домишки широким потоком вливалось безмолвие глухой ночи, нарушаемое тихим и почти жалобным шелестом росшего поблизости тростника.

Дежери уже с нетерпением поглядывал на дверь смежной комнаты, а Вардаи все продолжал как ни в чем не бывало развивать свои мысли.

— Видишь ли, все-таки надо было бы что-то предпринять. Как-то сплотить людей и попытаться действовать сообща. С Гезой, правда, трудновато будет, он тяжел на подъем. Я наведался к нему вчера. С тех пор как он проиграл тяжбу в суде, даже разговаривать ни с кем не желает. Чуть что — лезет в бутылку. Как бы мужичье и впрямь его не пристукнуло…

— Но что же можно предпринять? — перебил его Дежери несколько нетерпеливо. — А главное, где люди?

— Неужто у нас во всей округе не найдется преданных нашему делу людей?

— И вы все еще надеетесь, что господа поспешат к нам, истинным патриотам, на помощь. Там, в Вене, только того и ждут, чтоб мы, мелкопоместные дворяне, поскорее разорились. Уверен, если бы венский двор не стоял на стороне венгерских аристократов, верноподданных Габсбургской династии, он пошел бы еще дальше в раскрепощении крестьян.

— Но ведь ты же сам все время повторяешь, что нельзя, мол, не считаться с реальностью.

— Совершенно верно. Однако я вместе с тем утверждаю, что помочь себе должны мы сами. Неужто нам у Шмерлинга [21] Шмерлинг, Антон (1805—1893) — австрийский реакционный государственный деятель, ярый противник независимости Венгрии. просить помощи? Или у Морица Палфи [22] Палфи, Мориц (1812—1897) — венгерский граф, адъютант душителя венгерской освободительной борьбы Хайнау, затем наместник австрийского императора в Венгрии (1860—1861). ? Один под стать другому!

— Я не говорю, что о помощи надо просить их, — немного помявшись, оправдывался Вардаи. — Но надо же хоть что-нибудь попытаться сделать. Мы так задохнемся. Разве я не прав?

— Что бы там ни было, все-таки на рождество пресвятой Богородицы приглашу к себе кое-кого из господ, — добавил Вардаи.

Дежери пожал плечами.

— Воля твоя… — Затем торопливо спросил: — А что с Жужей?

— Она знает, что ты здесь? Ну тогда наверняка прихорашивается, — и рассмеялся. — Таковы женщины! Помнишь, когда у нас вспыхнул пожар? Впрочем, ты был тогда еще юнцом. Я свою благоверную еле оттащил от зеркала, хотя над нами уже пылала крыша. Она знай твердит свое: «Не могу же я показаться на люди в таком виде!»

— Эта черта присуща нам всем, а не только нашим женщинам. Хоть крыша гори над головой, даже в такую минуту для нас превыше всего — что скажут люди…

— Ничего не поделаешь! Такими родились, такими и умрем. Кстати, как твоя скотина? Мор не напал?

— Пока беда миновала. А здесь что, уже есть случаи?

— Давеча управляющий сообщил, что еще одна корова пала. Это уже третья. Вчера две околели. Вот как раз жду ветеринара. Пойду с ним потолкую, — сказал Вардаи, — может, он уже приехал.

Дверь смежной комнаты медленно приоткрылась.

В дверях стояла Жужа, бледная, с заплаканным лицом, с густой синевой под глазами. Она посмотрела вслед отцу и, когда тот ушел, вместо приветствия сказала Дежери:

— А вы останетесь, Ласло? — В тоне ее сквозило скорее повеление, чем вопрос.

— Мне хотелось бы объяснить вам…

— Чего ж тут объяснять! — резко оборвала она его.

— Выслушайте меня! Это очень важно!

— А в тот раз не было важным? И целую неделю не заслуживало внимания? Как вы могли убежать, не сказав ни слова? Целую неделю не подать о себе весточки?! Не много же я для вас значу…

Дежери смотрел прямо перед собой, кусая губы от досады.

— Я хотел бы, чтобы вы, Жужа, поняли меня.

— Что понимать? Порой молчание красноречивее всяких слов. Ваше молчание ужаснуло меня.

— Я сознаю, что мне не следовало уезжать, не попрощавшись с вами. Но поймите, я был слишком возмущен. Мне необходимо было взглянуть в глаза бессовестному клеветнику. Не бойтесь, я не избил его. Хотя он вполне того заслуживает…

— Неужто Балла живет так далеко, что дорога туда и обратно заняла у вас целую неделю? — выпустила Жужа свои коготки.

— Боже мой, эта злосчастная неделя… И сам в толк не возьму, как оно вышло, что я так долго к вам не приходил? А ведь мне очень хотелось поскорее объясниться, рассеять ваши сомнения…

— Я уже сказала, никаких объяснений не нужно.

— Тогда что же?

Дежери растерянно развел руками. Он стоял перед девушкой, словно беспомощный ребенок перед строгой матерью, покорно опустив голову и ожидая наказания за шалости.

— Видите ли, либо то, что говорят о вас, правда, либо это клевета, наветы недоброжелателей. — И ее глаза, оттененные синевой, с надеждой остановились на нем. Выждав немного и не услышав ничего в ответ, она добавила тихо, голосом, полным душевной муки: — Если приходится по какому-нибудь поводу давать объяснения, значит, в этом есть доля правды… Разве не так, Ласло?

Дежери молчал.

Эта последняя фраза была продиктована надеждой, которую она все еще питала, а вернее, желанием поощрить его к отрицанию истины. Ведь пока еще не поздно, можно все поправить.