Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Скупщики пшеницы объездили не только все поместья, но стучались и в двери зажиточных крестьян. Скупщиков повсюду чурались, встречая с явной подозрительностью и настороженностью, хотя заманчивые и сулящие большую выгоду предложения не оставляли крестьян равнодушными. У Хедеши эти предложения вызвали особенный интерес.

Человек не робкого десятка, Хедеши обладал трезвым умом и суровым характером. Своей весьма внушительной внешностью и многими другими достоинствами он выделялся среди односельчан. Его недолюбливали, но где-то в глубине души уважали и даже побаивались. Он был еще совсем молодым, когда его избрали мирским старшиной, и с тех пор на протяжении многих лет бессменно занимал это место. Именно он вершил все дела, а не староста, Шандор Бенкё, который действовал всегда по его указке. Поговаривали, при очередных выборах ему вручат жезл сельского старосты. Да и почему бы ему не оказаться в руках человека, который верховодит в селе?

Однажды вечером — это было в конце августа — в доме у Хедеши собрались односельчане, самые зажиточные, ему под стать. Старшина никого не приглашал: прийти сюда этих людей: побудило волнение, причиной которого было то, что впервые за несколько месяцев тучи затянули небо. Над селом нависло удушливое предгрозье. То и дело горизонт озаряла зарница, хотя еще не слышны были раскаты грома, еще не сверкали молнии. Огненно-красные зарницы, предвестники далекой грозы, полыхали, подобно гигантскому костру. Воздух был осязаемо плотным, оттого еще труднее дышалось, чем в жару. Людям просто невмоготу было усидеть дома. Необыкновенное событие выгнало их на улицы и площади. Всюду стало многолюдно, как в праздничные дни.

Гости Хедеши расселись в сенях. Сумерничали. Свет не зажигали, боялись, горящая лампа притянет молнию. А чего доброго, и грозу спугнет. Прямо говорить о грозе избегали, как бы не сглазить долгожданную благодать, как бы нечистый, который за крыльцом притаился, не подслушал и враз все не испортил. Никто ничем не выдавал своего беспокойства и нетерпения. Однако все настороженно прислушивались к тому, что происходило снаружи. Нет-нет кто-нибудь под предлогом справить нужду выходил во двор посмотреть, как там на небе. Люди вынашивали в глубине души надежду с такой заботливостью и упорством, какими отличается наседка, высиживающая цыплят.

Разговоры о перемене погоды, конечно, велись, но в них выражалось сомнение в неизбежности дождя и потому, что в этом действительно сомневались, и потому, что были уверены: если говорить наперекор желаемому, то оно скорее сбудется. Во всех речах слышалась покорность судьбе, готовность смириться с неизбежным.

— Вряд ли соберется… Разве что суховей пыль столбом поднимет. На том все и кончится.

— Мухи все попрятались, ни одной не видать. Не иначе к жаре.

— И куры не купаются в песке.

— Нынче жена мне говорит: «Черт бы побрал этих гусей, того и гляди, все перья себе выщиплют». А моя мать, покойница, царство ей небесное, бывало, говаривала: коли гуси общипывают себе перья — быть засушливой осени… Раз гусыня раздевается, значит, и к осени не задождит…

— Погодка нынче вроде красавицы-недотроги, все красуется да дразнит, а не дается…

— Эх, кабы погода была такой же податливой, как иная баба! — вздохнул кто-то в темноте, но с таким неподдельным огорчением, что остальные не удержались от смеха. А между тем у каждого из них, что называется, кошки скребли на душе.

Хедеши достал оставшуюся с лета бутыль палинки и пустил ее по кругу. Когда все гости приложились к ней, хозяин тоже сделал несколько глотков и сказал:

— Надобно бы подумать всем миром, кого нанять на будущий год старшим пастухом.

— А этот парень, Пишта Балог, разве не подойдет?

Это спрашивал Юхас, смуглый черноволосый человек. Язык у него насмешливый, даже язвительный. Никогда Юхас словечка без подковырки не скажет. Поди пойми его: не то насмешничает, не то всерьез говорит. Все умолкли, почуяв в вопросе Юхаса вызов, и не без злорадствующего любопытства ожидали, что ответит Хедеши.

— Чего ж, Пишта Балог парень как парень, да только слишком молод для такого дела, — коротко отозвался он, словно и не заметил ехидного намека Юхаса.

— А может, и пасти-то будет некого. Может, дело, к тому идет, что скотина-то вся переведется, — заметил кто-то.

После этого замечания наступила длительная пауза — все невольно призадумались.

— У нас теперь целых три выгона, — сказал мирской старшина, — а поголовье скота все сокращается. И земли в хозяйстве с каждым годом становится меньше: подрастают сыновья и приходится их отделять.

Все молчали, стараясь понять, к чему клонит старшина. Слышалось сопение и кряхтенье. Может, духота разморила мужиков? Хозяин дома снова пустил по кругу бутыль с узким горлышком и, отпив глоток палинки, продолжал:

— Один выгон, пожалуй, надо бы вспахать…

Мысль об этом, несомненно, возникала не только у Хедеши, но высказать ее вслух никто из мужиков до сих пор не решался. В их сознании веками укоренялся неписаный закон: всякий клочок земли, раз уж он является общим достоянием, не подлежит разделу. Так было заведено еще в старину, со времен первобытнообщинного строя, когда людей связывала общность судьбы и жизненного уклада.

В темных сенях лица крестьян разглядеть было невозможно, однако по каким-то едва приметным признакам безошибочно угадывалось, что все, обомлев от боязливого изумления, уставились на Хедеши.

Бутыль с палинкой снова была пущена по кругу.

— Один-то выгон ведь не наш, а помещика, — произнес наконец кто-то.

— Не наш, верно. Но мы имеем право им пользоваться. Пока сами не откажемся, — пояснил Хедеши. — По уговору мы обязаны за это вспахать барские земли. Так-то.

— Что уговор? Поговорили — вот и уговор. Слова — это пустое. Одни выполняют свои обещания, а другие о них и не думают.

— Уговор можно скрепить бумагой. Заключим контракт. Любо-дорого.

— За что же тогда мы боролись в сорок восьмом? Зачем было нас раскрепощать? Чтоб сызнова барщину отрабатывать? Если мы по уговору должны барину землю пахать, то какой с этого уговора для нас прок? Стало быть, опять задарма работай мужик?

— Мы же пользуемся барской землей, значит, следует за это платить то ли отработкой, то ли деньгами. Земля-то нам нужна или не нужна?

— Земля-то нужна, да только Харангошская пустошь, как ты ни крути, ни верти, наша. Ее сперва незаконно у нас вытянули, а теперь, стало быть, снова-здорово расплачивайся за нее?

— Ведь и без того уже немало платим: заставили же нас выделить помещику тягло за выпас в течение двух-трех недель или нет?

— То совсем другое дело. Тогда волей-неволей пришлось согласиться.