Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Хозяйка дома и ее дочь пряли, примостившись на краю лежанки. Слышалось мерное жужжанье веретен. Пряхи то и дело слюнявили пальцы, чтобы лучше сучилась нить. В эту минуту ничего, кроме тихого жужжания прялки да глухого шума поднятой детьми возни, не было слышно.

На столе лежали буханка и сало, но никто из присутствующих не ел, все сидели молча и угрюмо.

Во дворе зло залаяла собака, потом заскулила, и все стихло. Никто не шелохнулся, только на хмурых лицах людей появилось выражение настороженности. Все взоры были устремлены к двери, ибо на крыльце кто-то обивал с сапог снег. В дом вошел рослый мужчина в кожухе и меховой шапке. Вместе с ним ворвалась струя холодного, пахнущего чистым снегом воздуха. На какое-то мгновение, словно обрадовавшись гостю, ярко вспыхнуло пламя коптилки.

— Здравствуйте, — сказал незнакомец и без приглашения сел за стол. Не проронив более ни слова, он отрезал ломоть хлеба, кусок сала и принялся жадно есть. Остальные молча наблюдали, как он ест, но потом, будто утратив интерес, перестали за ним следить.

— Так вот, — произнес мужчина, отирая губы тыльной стороной ладони, — так оно и есть, как люди сказывали…

— Неужто так оно и есть?! — вскинулся кто-то.

— Святая правда.

— От кого ты слыхал?

— От кузнеца Бажали. Я ведь прямо из села Тапе. Да и со свояченицей разговор имел. Она целую неделю понапрасну ждет своего мужика. Дней десять, как ушел. Сказал, через два-три дня воротится, а самого по сей день нет…

— Чего ж, такое может случиться… А вот насчет Шандора не поверю, неправда это.

— Хочешь верь, хочешь нет, только люди в один голос твердят. Бажали ездил в Сегед. В городе тоже все подтверждают.

— Все равно не верю, — никак не соглашался усатый мужик. По-видимому, это был хозяин дома, только он один был одет по-домашнему, налегке.

— Не верю, — упрямо повторил он еще раз. Возможно, его упорство объяснялось тем, что остальные не спешили ему поддакнуть или одобрительно кивнуть в знак согласия.

— А что его упрятали за решетку, тоже не верите? — спросил другой мужик, помоложе.

— Нет, отчего? Такое случиться могло. Только по-другому, а не как люди болтают. Шандор Рожа не дурак, чтоб ни с того ни с сего явиться в сегедскую крепость и сказать: мол, здравия желаю, господа жандармы, вот я и пожаловал к вам, хватайте и сажайте меня за решетку!..

— Да вовсе и не так рассказывают. Ему вроде бы посулили должность пристава, а уж потом…

— Ерунда, болтовня пустая, — сердито возразил хозяин дома. — Это про него господа такое распускают. Да еще завистники. Чтоб им пусто было!

— Бажали то же самое говорит.

— А мне этот Бажали давно уже не по нутру. Я остерегал Шандора. Советовал держаться подальше от Бажали, не связываться с ним. Так нет, он ему продолжал доверять. Клянусь богом, возьми я этого кузнеца за жабры, все бы начистоту выложил. Даже про то, как жандармы схватили…

— Вроде бы непохоже на него; может, испугался человек… Он мне сказывал, что ему и самому надобно от жандармов скрываться.

Это было высказано решительным тоном, и возражений не последовало. Мужики молчали, но молчание могло означать как согласие, так и смятение.

За печью, в углу, ребятишки устроили потасовку.

— Эй вы, тихо там! — зло прикрикнул на них отец. — Не то вышвырну вон, на снег, возитесь там сколько влезет!

Наконец-то он нашел, на ком сорвать злость, но и после этого не успокоился и тем же сердитым тоном продолжал:

— Шандор Рожа не из таких, чтобы променять совесть на должность пристава. Да будет вам известно, ему не раз сулили всякие блага господа поважнее Радаи. И все-таки Шандор не польстился на ихние посулы. Не может он продать своих друзей!

— Так ведь ему нарочно посулили, чтоб заманить в ловушку. Потом схватили… — пояснил пришелец, но уже без прежней уверенности. И, как бы оправдываясь, добавил: — Я что? Я ничего… Люди говорят…

— Ну и пусть болтают, язык, он без костей!

Все угрюмо молчали, погрузившись в раздумье. Женщины продолжали крутить свои веретена, время от времени с тревогой поглядывая на мужчин. Дети тоже угомонились и притихли.

— Что бы там ни было, дело ясное: попал он за решетку, — нарушил молчание тот, кто принес тревожную весть.

— Шандор немало пожил на свете, — произнес кто-то, и всех насторожило многозначительное «пожил»…

— Ничего, авось как-нибудь выкрутится, — продолжал стоять на своем хозяин дома. — Ведь не впервой его хватают.

— Бажали слыхал еще, будто смельчака Вечоры уже нет в живых. Озверел этот Радаи [25] Радаи, Гедеон (1829—1901) — шеф жандармов, учинивший жестокую расправу над бетярами в районе Сегеда. , попадешься ему в руки — поминай как звали. Свояченице моей, женке Вечоры, у меня духу не хватило сказать про такое.

— Похоже, хотят господа людям рты позатыкать, особливо тем, кому есть чего сказать. Потому как, заговори они, господам в Сегеде несдобровать.

— Вот потому и выйдет вскорости на волю Шандор, а уж коли он заговорит, не поздоровится господам от его слов…

— Думаешь, ему не заткнут глотку? Тиса — река глубокая. Угодить в быстрину недолго…

— Будет вам каркать, чего доброго, и в самом деле беду накаркаете, — напустился на них хозяин дома. — Шандор Рожа не какой-нибудь жалкий бродяга, чтобы так просто сгинуть. За него господа будут в ответе. Сам король с них взыщет!

— Так ведь за Вечору и не подумал взыскать? Да и за остальных загубленных тоже. Ходят слухи, будто людей каждую ночь тайком топят в Тисе. Поэтому Бажали и струхнул.

Тут уж и сам хозяин не нашелся с ответом. Он только смачно выругался и присовокупил негодующе:

— Ну и сволота эти жандармы!

Хозяйка, за весь вечер не проронившая ни слова, вдруг робко заговорила, начав издалека, с того, что, казалось бы, не имело никакого отношения к мужскому разговору.

— Чуть было не запамятовала. Нынче ночью приснился мне страшный сон: будто мы хоронили моего покойного батюшку, а вы все свалились в могилу и никак не могли оттуда выбраться. Никто не заметил, как это случилось, и могильщики стали засыпать яму землей. Я хочу крикнуть, чтоб они остановились, чтоб не заваливали вас, да не могу. Потом…

— Ты, должно быть, на ночь лишнее съела, — недовольно сказал муж.

Женщина замолчала. Молчали и гости.

Дети улеглись, тесно прижавшись друг к другу, на лоскутных одеялах, потрепанных сермягах и старых овчинных тулупах, разостланных на полу за печью, и сразу уснули. Лишь изредка нет-нет да и захнычет иной из них, когда кто-нибудь, дрыгнув ногой, угодит невзначай ему в лицо пяткой или спросонья ухватит за волосы своего вихрастого братишку.

Пламя коптилки совсем растаяло, его язычок вяло трепетал, готовый вот-вот погаснуть.

— Ну, а что еще слышно?