Юлия Верба - Троеточие… [litres]

– Не вижу связи между мехматом, покойным мужем и оккупацией, – отрезала она. – Если у вас есть повестка или ордер, прошу предъявить.

– Что вы! Что вы! – пошла пятнами Римма. – Как вы могли подумать! Мы не оттуда. Вообще наоборот… Понимаете… мой дядя Боря, Борух, он меня полгода назад нашел. Он живет в Америке.

– А я здесь каким боком?

– Мои успели выехать, а его родители остались в Одессе. Их… их убили.

– Сочувствую. Давайте ближе к делу.

– Ему было шесть. И он был в лагере. Его тайно вынесли, спасли. Он сидел в телеге у биндюжника под тряпками, и женщина какая-то очень красивая давала деньги биндюжнику, много, и ругалась, что ребенка притащили под ресторан. Говорила, что так повесят и ее, и его, и ребенка. Борух написал: «Она сказала: “Я не хочу смотреть на него. Мне все равно, кого спасти. Вдруг вас поймают, и он меня потом опознает. Вывезите его из города”».

Лида сидела не дыша…

– И что? – выдавила она из себя.

– Он сказал, что биндюжник поцеловал ей руку со словами: «Как скажете, мадам Ланге». Сейчас дядя Борух ищет свою спасительницу. Изя мне помог. Мы искали в архивах, он сумел добыть информацию, что ваш супруг открыл ресторацию во время войны. Как она там называлась?.. И я сопоставила… Ресторан и Ланге… И его после войны не посадили… Значит… Значит, вы были с нашими, в подполье! Это были вы, да? – Она с полными слез глазами таращилась на Лидку. – Вы понимаете, что вы – праведница мира?

Лида поджала губы и тяжело вздохнула:

– Да. Я была в оккупации. Но посмотрите на меня – с такой внешностью я просидела в этой комнате всю войну, как мышь под веником. И нет, я не знаю вашего дядю.

Тут вмешался Изя и затараторил:

– Вы что, боитесь? Или считаете, что мало сделали?! Или что добро не должно называть себя? Лидия Ивановна! Если это правда, то вам полагается не только бесконечная благодарность от Римминой семьи, но и орден от государства Израиль.

Лида пождала губы:

– Мне восемьдесят. И я мало что помню. И я счастлива, что стала забывать тот ужас. Увы, повторяю, я никого не спасала и ни в чем не участвовала. Мой муж вел дела ресторана, я была против, но надо было выживать под немцами. Скорее всего, ребенок в таком испуге что-то напутал – время и память явно не лучшие друзья. Так что если это всё, то спасибо за визит. Мне пора принимать лекарства и заниматься своими делами. Зина, прошу! Закройте дверь за моими гостями! Я боюсь не дойти!

Когда хлопнет входная дверь на Конной, Лидка рванет к буфету, нальет рюмку водки и трясущимися руками опрокинет ее залпом.

– Как же, награда… Сейчас вытащат на всеобщий позор за сотрудничество с оккупантами. Гэбистские приемчики… Почти сорок лет прошло, никак не угомонятся… Орден от Боруха! – Она с горечью осмотрит свою ветшающую старушечью комнату, заставленную антиквариатом таким же скрипучим и пыльным, как она сама. – Лучше бы пожрать принесли!

Каждый ноябрь в двенадцатой квартире на Мельницкой проходил великий вечерний ритуал, который назывался «Подписка». Участвовали в нем в женщины и немножко Пава Собаев, вносивший со своим портвейном редакторские правки в список желаний.

Нилочка своим сопрано звонко объявляла издания, Евгения Ивановна записывала индексы, чтобы Людка потом вписала их в пачку унесенных с почты корешков. Она со своим каллиграфическим почерком чертежницы заполняла их, как рамки на ватманах.

Сначала выписывали газеты: «Труд» – потому что там есть смешные карикатуры на последней странице, «Вечернюю Одессу» – потому что Одесса, ну и «Известия» – как главный всесоюзный рупор. «Труд» и «Известия» любил читать Пава в ожидании Нилы с ужином и вечерней бутылкой, чтобы потом проводить среди бабского населения доходчивую политинформацию о внешних и внутренних врагах и прочих падлах. Потом начиналось самое интересное – журналы. Тут важно было успеть и хоть как-то удержаться в рамках семейного бюджета, за который Нила с ее детской легкостью ежегодно выходила.

– Толику сразу его «Катера и яхты». На год, – встряла Люда.

– «Здоровье» берем?

– Конечно, – отозвалась Женя и покосилась на Паву: – Здоровья нам всем не хватает. И там о вреде алкоголизма много пишут.

Ее реплику все проигнорировали. Нила продолжала вещать дальше:

– «Работница» или «Крестьянка»?

– Мам, а почему «или»? В «Крестьянке» рассказы интересные, а в «Работнице» же выкройки! И рецепты бывают!

– Эй, крестьянки и работницы, а читать нормальное что-то мы будем? – спросила Женя.

– Мне «Человек и закон». Годовую. Там детективы. И я первая читаю, а не Пава.

– Кто из ящика забрал, тот и читает, – оскорбился Пава.

– Тогда первой читает почтальонша, – засмеялась Людка. – Вечно они помятые и на две недели позже приходят.

– А ты, дочечка, не жадничай, или ты, Женя, дай Вере-почтальонше пять с рублей с пенсии, и она тебе твой «Закон» домой занесет.

– Еще что?

– Мне «Мурзилку»! И «Веселые картинки»! И «Юный натуралист»!

– Стоп! – отозвалась Люда. – Что-то одно.

– Та ладно, – Нила заглянула в листок с перечнем изданий. – «Натуралист» три рубля на год. Берем. И еще что-нибудь.

– «Веселые картинки»!

Там были даже комиксы и маленькие книжки, которые можно было выдергивать, вырезать и складывать. Тираж этого детского журнала был больше девяти миллионов. Хотя Людкина «Работница» легко перешла рубеж в двадцать миллионов штук. И это только подписка.

– Вот зачем «Натуралист»? Там буквы мелкие, а ты еще читаешь плохо, – подключилась Женя.

– Там цветы и «Лесная газета» – ответила Юля, которая по складам прочитала чей-то прошлогодний номер во дворе.

– «Огонек»? – спросила Нила робко.

– Та ну, сильно дорого! Лучше «Роман-газету».

– Да, мне «Роман-газету», – подал голос Пава.

– Кошмар, – скажет Женя, когда подобьет на маленьких детских счетах итог семейной любви к чтению. – Сто двадцать рублей! Давайте что-то уберем.

– Мам, ну что уберем? Ваша «Роман-газета» самая дорогая, между прочим. Так что скидываемся.

– Это Пава хотел. Я на «Человек и закон» даю.

– И шо? – оживился Собаев. – Потом читать не будем? И «Труд» с закрытыми глазами через стол передавать? Давайте, мадам Косько, не жадничайте.

Зимой, когда даже таким фанатам, как Толик, в яхт-клубе было решительно нечем заняться, молодой кандидат технических наук Верба вместе с товарищами ударился в научные эксперименты. Ньютоновским яблоком задора стала статья во втором, после «Катеров и яхт», его любимом журнале – «Изобретатель и рационализатор», в котором советский ученый Алехин поделился своими экспериментами в сфере энергезирования воды и приобретения ею всяких чудесных свойств, как оздоровительных, так и экономических, – от проращивания зерна и спасения с откормом полудохлых цыплят до получения антикоррозийной меди.