Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

Мужчина, стоящий рядом, с удивлением оглядывает спокойный, чистый дом.

– Как будто я и не в гетто.

– Уверяю вас, мы в гетто, – говорит Корчак, проверяя у мальчика пульс. – Но это не значит, что все у нас здесь ужасно.

Он держит запястье ребенка, сосредоточенно считая слабый пульс. Бросает взгляд на некогда дорогую шубу мужчины. Он бледен, серые вены выделяются на лбу, его дыхание выдает давно голодающего человека.

– Спуститесь на кухню. Скажите, чтобы вас накормили. Не знаю, что там есть.

– Оставайся у нас, если хочешь, – говорит Корчак ребенку, когда тот приходит в себя. Мальчик с удивлением обнаруживает, что лежит на кровати в лазарете, с большой повязкой на ноге.

– Вот еще. Что я здесь забыл? – подозрительно спрашивает он у Корчака. – А где мои ботинки?

Корчак указывает на ботинки, аккуратно поставленные возле кровати.

– Вот они. Можешь не беспокоиться. Мы всегда уважаем собственность детей. Скажи мне… – он делает паузу.

– Аронек, – говорит мальчик. – Меня зовут Аронек.

– Скажи мне, Аронек, у тебя есть родители в гетто, какая-нибудь семья?

Взгляд мальчика жесткий и дерзкий, будто ему тысяча лет.

– Я забочусь о себе сам.

Он говорит достаточно грамотно, похоже, ходил в школу, но жизнь в гетто научила его никому не доверять.

– Похвально. Но если ты останешься…

Из коридора доносится запах чечевичного супа, в который, кажется, добавлена колбаса, от его запаха в животе мальчика громко бурчит.

– Если останешься, придется сбрить тебе волосы, ты понимаешь почему. Если у тебя хватит смелости.

Мальчик подносит руку к голове.

Корчак шутит, что машинкой будет выстригать на голове мальчика карту Варшавы. Вот Маршалковская, вот Иерусалимская – знал ли Аронек, что над левым ухом у него были шикарные магазины, над правым – колбасная лавка? В конце концов он сажает Аронека перед зеркалом, а машинка полирует его голову и делает ее гладкой, как яйцо. Позади стоят Сара, Абраша и все остальные и дружно хлопают. Глядя на них в зеркало, Аронек хмурит брови. Ему не нравится, что все толпятся вокруг него. С хмурым видом он наклоняется вперед к зеркалу и не узнает себя в этом противном хилом мальчишке. Из-за голода на исхудавшем лице не осталось и следа от детской пухлости. Острый нос, оттопыренные уши. Он трогает красно-синюю шишку, которую оставил на его виске ботинок охранника, разглядывает рану, уже затянувшуюся корочкой. Она сильно болит.

Он осматривает свое тело. Давно он не был таким чистым, последний раз… в общем, еще до гетто. Он старается не вспоминать, как когда-то мать наполняла цинковую ванну горячей водой в комнате с кружевными занавесками и изразцовой печью в углу, на которой стояла кастрюля с супом.

В столовой щебечущая без умолку детвора передает ему большую тарелку супа и корзину с ломтиками хлеба, засыпает его вопросами. Аронек не отвечает, обхватив свою миску, он быстро вычерпывает из супа чечевичные зерна, опасаясь, как бы кто-нибудь не стащил у него обед. Он видел на улице грабителей, которые выхватывали из рук людей свертки и тут же проглатывали их содержимое, иногда даже не проверяя, еда ли это. Кто его знает, может, вон тот хилый мальчишка с большими глазами собирается проделать то же самое.

Когда никто не видит, Аронек незаметно берет кусок хлеба с чужой тарелки и прячет, чтобы съесть позже.

Но кое-кто все-таки замечает. Корчак решает ничего не говорить мальчику. Детям, которые познали голод, а он видел много таких, требуется время, чтобы поверить, что хлеб у них на столе будет всегда. Лучше пока не замечать украденный кусок. Корчак с грустью наблюдает за Аронеком. Это ребенок, который тоскует по матери. Ребенок, которому больно.

Только как же он ругается! Аронек в совершенстве овладел отборной бранью на идише, которая родилась в еврейских трущобах Варшавы. Это длинные, по-своему даже поэтические ругательства, грязные, как сточная канава. В армии Корчак выучил парочку крепких выражений, но, пожалуй, до Аронека ему далеко. Дети в ужасе замирают от его слов. Или прибегают с криком к доктору сообщить, что Аронек снова ругается.

Ребенок, видимо, не может себя контролировать, ругается как дышит.

А ведь все дети знают, что бранные слова считаются провинностью. Они ожидают, что и к Аронеку будут предъявлять те же требования. Да, ситуация непростая.

Корчак подводит к Аронеку Абрашу.

– Теперь он твой старший брат.

– Ну и что ему надо? – Аронек смотрит на Абрашу с опаской. Ему совсем не нравится этот худой, похожий на девчонку мальчишка. Врежешь ему разок, он и заплачет.

– Ничего мне не надо, – говорит Абраша. – Хочешь, расскажу тебе, как мы здесь живем, как все устроено?

– Вот еще, от такой бабы, как ты, помощь мне не нужна, – говорит Аронек, разглядывая нежное лицо Абраши, его длинные руки музыканта и миндалевидные глаза.

– У всех здесь есть старший брат или сестра, – мягко вмешивается Корчак. – И это нормально. Умные ребята, когда надо, что-то подсказывают новичкам. Почему бы тебе не послушать Абрашу? И если к концу дня ты все же не захочешь иметь старшего брата, то пусть так и будет.

Корчак уходит, оставив их вдвоем, и Абраша начинает экскурсию по дому, его окрестностям и закоулкам.

– А что такое суд для детей? – спрашивает Аронек. – Что, учителя могут отправить детей в тюрьму, если захотят?

– Нет, судьи у нас дети. Представь, я был судьей три раза. Даже пану доктору устроили разнос за то, что он говорил с девочкой слишком сердито. У нас здесь все, и учителя, и дети, должны соблюдать одни и те же правила, уважать друг друга. В этом и состоит справедливость. Если кто-то сделает тебе что-то плохое, скажи…

– Тогда я ударю его.

– И получишь сдачи. Начнется драка. Нет, здесь у нас говоришь так: я подам на тебя в суд. И суд рассмотрит твое дело.

Абраша останавливается перед высоким шкафом.

– А в этом шкафу у каждого ребенка есть ящик, чтобы хранить свои вещи. Никто их никогда не трогает. Малыши прячут там пуговицы, веревочки, но никто не смеется и не выбрасывает их сокровища. Понимаешь, здесь действительно уважают детей.

Аронек пожимает плечами и кривит лицо. Так он и поверил, его не проведешь.

Два мальчика направляются к швабре и ведру, аккуратно поставленным прямо в коридоре, на виду у всех.

– И все мы помогаем по дому.

– Ну нет. Чтобы я мыл полы? Да никогда!

Позже, когда все дети уже улеглись, Корчак садится в кресло в спальне для мальчиков, чтобы почитать им историю из «Короля Матиуша Первого».

Аронек отворачивается, натягивает простыню на голову. После того, что он пережил в гетто, он чувствует себя слишком взрослым для глупых сказок, все это для наивных малышей. Он больше не верит в детство.