Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

Неужели Корчак и дети испытывают такие же лишения?

Ему слишком тесно на узких стульях, длинные ноги затекают, спит он беспокойно. Ему хочется вскочить и скорее бежать на поиски работы, которая помогла бы выжить в этом жутком месте.

Он представляет, как вместе с Софией они идут по набережной Вислы, как голубое небо раскинулось над бескрайним простором. Но открывает глаза, и гетто возвращается. Еще рано, однако голоса на улице уже разносятся эхом между домами, сливаясь в слабую какофонию. В ней не слышится шороха автомобильных шин, звона трамвая. Трамвай здесь больше не ходит.

Его тело затекло. Как бы хорошо сейчас принять горячий душ. Стараясь не шуметь, он умывается над кухонной раковиной, ополаскивает подмышки. Не разбудить бы Софию и Кристину, которые все еще спят на кровати у стены. Марьянек сидит в кроватке и смотрит с опаской на Мишу. Насмотревшись на высоченного чужака, малыш решает заплакать. София просыпается и берет Марьянека к себе в кровать, ласково уговаривая его улыбнуться. В ночной рубашке она проходит через комнату, быстро целует Мишу и отрезает для мальчика кусок хлеба от буханки в металлической корзине.

Показывает Мише остатки хлеба. Их едва хватит на троих – все, что осталось на завтрак.

– Не будем его есть, – говорит София. – Может, удастся купить еще, когда пойдем к Корчаку. Сейчас оденусь, и прямо туда. В доме уже встали и завтракают.

Как хорошо она его знает. От этой мысли Миша улыбается.

– Взглянуть хоть одним глазком, как там они. А потом отнесем наши бумаги в Еврейский совет.

На тротуаре возле дома лежит голый, истощенный мертвец, прикрытый газетными листами. Ветер сдувает и уносит их.

– Почему никто ничего не делает?

К своему ужасу, София видит на улице и другие трупы. Люди проходят мимо, отводя глаза.

По улице со скрипом катится длинная черная тележка. Железные обода деревянных колес грохочут о булыжники. Один человек толкает тележку сзади, другой, стоя между черными оглоблями, как лошадь, тащит ее. Они останавливаются и забирают обнаженные трупы, складывая их в повозку, будто дрова. Тела подрагивают, когда тележка катится по неровной мостовой.

Повозка останавливается рядом с Софией и Мишей. Мужчины поднимают мертвеца.

– Почему эти люди лежат здесь вот так? – сердито спрашивает София.

Мужчина вопросительно смотрит на нее.

– Новенькие? Откуда вы?

– Приехали вчера из Львова.

– Эх вы. Да нужно было бежать со всех ног подальше отсюда, пока была возможность, – мужчина растерянно потирает щеку. – А лежат они потому, что за место на кладбище Генся нужно платить, вот все и оставляют покойников прямо на улице, да упокоятся они с миром. А одежду снимают, чтобы обменять на еду.

– Ничего не понимаю. Вчера мы шли по Варшаве, там были и рынки, и магазины, в них полно еды. В голове не укладывается.

Мужчина пожимает плечами, встает между оглоблями, и деревянный катафалк с грохотом уносится прочь. Безжизненные головы, подпрыгивая, бьются о доски.

Адрес правильный, но входная дверь заделана кирпичом. За стеной раздаются детские голоса. И смех. Миша понимает, что впервые слышит смех с тех пор, как они вошли в ворота гетто. Они стучат в боковые двери. Жалюзи поднимаются, и за решетчатым окошком появляется голова Мониуса с ярко-рыжими волосами. Он впускает их, крепко обнимает Мишу и кричит всем, что пришли пан Миша и пани София. Теперь Миша понимает, в чем дело. Во двор ведут боковые ворота. С трех сторон двор окружают стены с окнами, отчего он напоминает замок, в задней части высится глухая стена. Дети спокойно играют, бледные, но здоровые. Корчак сидит на скамейке под лучами полуденного солнца, вокруг него стайка детей, он беседует с ними. Миша потрясен, увидев, как высохло его тело, исхудало лицо, как слезятся его большие глаза с темными мешками. Он стал совсем седым. На нем мундир польского майора, но без знаков различия на вороте.

При виде Миши и Софии Корчак радостно улыбается и встает, широко раскрыв объятия.

– Как я рад, что вы пришли навестить нас.

Он тепло обнимает их.

– Как поживаете, доктор Корчак?

– Лучше и быть не может, сами видите. Да, у нас все хорошо, очень хорошо. Ни одного больного ребенка.

Толпа детей собирается поприветствовать пана Мишу и пани Софию, всюду знакомые лица, правда исхудавшие. Дети сильно выросли, Сэмми сейчас почти такого же роста, как Миша, по-прежнему не расстается с гармоникой; Абраша со скрипкой; маленькая Сара, которую однажды по дороге домой ударили камнем по голове, и у нее на лбу до сих пор серебристый шрам; тихая Галинка держит ее за руку. Щебеча, перебивая друг друга, дети торопятся сообщить им все новости, уводят Мишу и Софию, чтобы показать им новый дом. Внутри дома их взору предстает тоскливая, старательно отмытая, безукоризненно чистая нищета, но повсюду развешаны детские рисунки. Любимые Корчаком нарядные красные герани расставлены на подоконниках. Те же аккуратно сложенные белые пуховые одеяла, чистейшие ванные комнаты, библиотечный уголок и на стене объявления с детскими новостями.

– Пан Миша, ты вернулся, чтобы остаться с нами? – По лестнице спускается Эрвин, он превратился в крепкого, жилистого тринадцатилетнего паренька со светлыми волосами, маленьким острым носиком и круглыми беспокойными глазами. Все в его небольшой фигурке выдает любителя подраться.

– И снова будете приходить и зачитывать нам субботние новости?

– Да. Я согласен. Но неужели это Эрвин? Не может быть. Такой высокий.

– Не такой уж и высокий, и сейчас я не живу здесь все время, пан Миша. – Он наклоняется поближе: – Выхожу, чтобы достать и переправить через стену хлеб для пана доктора и для Галинки.

– Я бы тоже ходил, – говорит Сэмми, возвышающийся за его спиной. – Но разве я могу? – Он привычным жестом трогает себя за длинный красивый нос.

– Сэмми, у тебя римский нос, прямо как у императора Цезаря, – отвечает Миша. – Ты должен гордиться им.

– Он отравляет мне всю жизнь.

К ним навстречу уже спешит пани Стефа, как всегда, в коричневом платье с белым воротником. Она совсем поседела, от возраста и усталости кожа на ее лице обвисла, но улыбка по-прежнему прекрасна.

– Как я рада видеть вас обоих. Даже слов не нахожу.

Пока они снова идут на двор, Стефа рассказывает им о положении дел, оно и в самом деле плачевное.

– Корчак весь день на ногах, посещает разных людей, ищет пожертвования, но я не знаю, сможет ли он продолжать и дальше. Он совсем болен. Ему будет гораздо спокойнее на душе теперь, когда вы здесь.

– Я вижу, почти все учителя у вас женщины.

– Когда началась осада, мужчины ушли на восток, вы же знаете. Но мы справляемся. Эстер, медсестра, сейчас здесь. Она помогает Корчаку с обходами. Он ее очень любит. И Генрик тоже, хотя и в более романтическом смысле, но чего ждать от семнадцатилетнего мальчика? Ну, как видите, кроме юного Генрика, у нас в доме нет учителей-мужчин. А ведь некоторые мальчики, которые попадают к нам с улиц гетто, видели слишком уж много, – она нервно кусает губы.