Ирина Измайлова - Собор. Роман о петербургском зодчем [litres]

И, кивнув обоим, она сделала повелительный знак лысоватому господину. Тот облегченно перевел дух и кинулся вслед за нею к двери вестибюля… Она же вышла не оборачиваясь, твердой походкой.

Полчаса спустя, сидя в своей карете, Огюст поведал весь этот разговор жене.

– Никогда я так не злился в последнее время! – говорил он. – Надо же! И еще извиняться вздумала, наговорив мне такого… Может быть, это тоже была издевка?

– Я думаю, нет, – сказала Элиза.

– Все равно я не успокоюсь, пока князь Кочубей меня с нею не познакомит. Он мне уж обещал. Я должен еще кое-что ей сказать, чтоб отучить ее так разговаривать с незнакомыми людьми!

Элиза покачала головой:

– Поторопи князя. Как бы он не забыл. А ты будешь на него в обиде, раз уж она тебе так нравится…

– Нравится?! – взвился Огюст. – Черт возьми, неужели ты думаешь, что мне она может нравиться? Разве она женщина? Дикая кошка, тигрица, пантера!

– Тигры и пантеры прекрасны, – поддразнила мужа Элиза. Но при этом ее лицо, обращенное к окну кареты, делалось почему-то все задумчивее и печальнее…

Солнце, пронизав ажурные ветви берез острыми иглами лучей, выткало золотую вязь на прозрачно-синем шелке неба. Белые стволы, темные ветви лишь слегка намечали канву в этом чародейском узоре, казалось, он существует сам собою и с землей ничем не связан… Ветра не было, золотое кружево висело легко и недвижимо, оно будто освещало лес, казалось, что это от него рассыпаются по густо-зеленой траве рыжие пятна.

Птицы в этот день пели, как поют они лишь дважды в году: в первые дни весны, когда выстраивают гнезда, и в один из дней осени, в конце сентября или в начале октября, когда летнее тепло, прощаясь, одаривает землю своей лаской, обещает вернуться… Птицы своим пением тоже обещают: «Мы вернемся!» И лес, замирая в предчувствии холодного ветра и грядущего снежного безмолвия, знает: они вернутся…

Тонкая лесная тропа шла между белых стволов не петляя, прямо, потому что березовый лес был негуст и земля под ним ровна и подобна вытканному пестро-узорчатому ковру.

Огюст шагал по тропе, запрокидывая поминутно голову, рискуя споткнуться о корень или кочку, но не имея сил оторваться от дивной золотой фантазии осенних берез. Солнце слепило его, из глаз текли слезы, в душе он смеялся над своим детским восхищением, а в уме рисовал узор, подобный этому, придумывая, как вплести его в каменные своды, и одновременно ужасаясь своей дерзости, потому что с художником, создавшим эти кружева, он не мог и не смел соперничать…

Карету свою он оставил на дороге, велев кучеру Якову ехать к усадьбе и ждать его там, сколько понадобится, а сам, спросив дорогу у встретившихся им косарей, пошел напрямик, не в силах отказаться от прогулки по этой зачарованной роще. Его путь лежал в маленькое имение Суворово, что начиналось неподалеку, за речкой Вихлянкой.

Два дня спустя после памятного вечера в Итальянской опере князь Василий Петрович Кочубей запросто, по-дружески навестил Монферрана и за чаем между прочим передал ему поклон от своей родственницы Ирины Николаевны Суворовой…

– Поклон и извинения, – добавил князь, улыбаясь, – потому как Ирен уверяет, что нечаянно сказала вам нечто не совсем любезное, не ведая, кто вы такой…

– Да ведь мадам уж извинялась передо мной при вас же! – заметил, немного краснея, Огюст. – Думаю, напрасно извинялась: я нисколько не был обижен…

– Тем лучше! – Кочубей был доволен такой нежданной покладистостью строптивого архитектора. – Тем лучше, друг мой, значит, я могу с легким сердцем сдержать свое обещание: я обещал вам давеча, что познакомлю вас с мадам Суворовой.

– И в самом деле? – Монферран рассмеялся. – И что же, она этого хочет?

– Даже очень хочет, мсье. Дело в том, что у нее неподалеку от Петергофа есть крохотное именьице. Дом, роща, кусочек реки. Ну вот дом ей хочется перестроить, стар он и неказист. Вами Ирен восхищается давно, у нее альбом ваш есть, еще тот, первый… словом, ей бы очень хотелось, чтоб ее домик перестроил великий Монферран. Только она не очень богата, так спрашивает, во что может обойтись такая перестройка?

– С вашей родственницы, дорогой князь, я не возьму дорого! – заверил Огюст. – Я действительно дорогой архитектор, но только не для добрых моих знакомых…

И дело было решено. Еще пару дней спустя, выбрав день посвободнее, Монферран с утра отправился в Суворово.

Гнев его успел к этому времени поостыть, он уже с усмешкой вспоминал ссору с госпожой Суворовой, и ему забавно было представлять, как теперь они встретятся и что может сказать ему при новой встрече эта воинственная дама.

Однако, шагая через золотую рощу по узкой-узкой тропе, он забыл и думать об Ирине Николаевне, о возможном разговоре с ней и о том, зачем он вообще сюда явился. Колдовство прозрачного осеннего дня совершенно заворожило его.

Между тем тропа вывела его к реке. Вихлянка, оправдывая свое название, петляла меж крутых песчаных берегов, заросших густым ольшаником и бузиной.

По словам косарей, в ста саженях вверх по течению должен был быть мост, и архитектор, вглядевшись, чтобы заметить еле уловимое движение воды и определить, куда она течет, пошел дальше по тропе, теперь уже вдоль берега.

Кусты почти совершенно скрывали от него реку, лишь иногда река показывалась сквозь желтеющие заросли, и ее сияющая дневная синева манила окунуться.

«Полно, она ведь холодная!» – останавливал себя Монферран.

С реки донесся всплеск, и Огюст, глянув сквозь кусты, увидел, что кто-то здесь оказался похрабрее его. Посреди речки темнела голова купающегося, а на траве меж кустов лежали, сложенные стопкой, светлый сюртук, панталоны, рубашка, валялись башмаки.

Архитектор раздвинул немного ветви, охваченный невольным любопытством: ему хотелось увидеть смельчака, а заодно узнать, кто это такой – поблизости, кажется, жили одни крестьяне… Но в этот момент голова исчезла, купальщик нырнул. Его не было видно почти минуту, и архитектор уже готов был испугаться: куда, в самом деле, он подевался – не утонул же?..

И тут возле самого берега опять плеснула вода, потом расступилась, и перед ошеломленным Монферраном возникла вдруг русалка… Она показалась сразу, встав на дно и выпрямившись, так что вода скрыла ее лишь до бедер. Стройная, высокая шея, небольшие прекрасные груди, чуть угловатые плечи с резкими ключицами, тонкая талия, гибкие руки, и все это в потоке темных мокрых волос – это диво было вполне созвучно чародейскому золотому лесу и этой синей молчаливой реке.

Изумленный, почти испуганный архитектор еще не успел осознать до конца неловкость положения, в котором оказался, как его будто ударило: он узнал купальщицу… То была… сама госпожа Суворова! Только теперь он вспомнил слова Невзоровой о ее пристрастии к мужскому костюму!..