Олег Велесов - Гражданская рапсодия. Сломанные души

— Вы неразумный человек, Толкачёв.

— Сергей Леонидович…

Марков нетерпеливо отмахнулся.

— По нынешним временам, Толкачёв, не нужных людей быть не может. Каждый человек на счету. Судите сами: пусть эти люди не на стороне большевиков, но и не на нашей стороне тоже, а значит, в какой-то мере помогают тем же большевикам. Понимаете, о чём я?

— Кто не с нами, тот против нас.

— Не понимаете. Ладно, оставим это. Вы, кажется, просились на фронт? Поздравляю, скоро ваше желание сбудется. А покуда отправляйтесь на вокзал и возьмите билеты на вечерний поезд до Ростова. Буду ждать вас на Барочной. Много у вас вещей?

— Не так уж. Зубная щётка, бритва, смена белья, пара книг.

— Книги?

— Томик Чехова и…

— Тогда поторапливайтесь, если не хотите оставить Чехова здесь.

Марков вернулся в Донское собрание. Навстречу ему по ступеням спускался Чернецов. На тротуаре в нерешительности переминалась группа офицеров.

— Полковник, — окликнули его. — Что мы получим, если присоединимся к вам?

— Винтовку и пять патронов, — не задумываясь, ответил Чернецов. — Соглашайтесь, господа. От большевиков вам достанется одна лишь пуля. Это куда меньше, чем предлагаю я.

Офицеры зашептались, а Чернецов, усмехнувшись, пошёл вниз по улице быстрым шагом.

В окне мелькнула бекеша с белой опушкой. София? Катя постучала по стеклу, стараясь привлечь к себе внимание, но на стук откликнулись только снежинки, с утра в беспорядке кружащиеся возле оконной рамы. Катя разочарованно выдохнула: возможно, это кто-то другой. София не должна быть здесь, она где-то под Таганрогом. Там идут бои, настоящая война. Вчера туда отправилась Гвардейская рота, и вместе с ней уехали две сестры милосердия и два врача из лазарета [7] Прибыв на фронт, Гвардейская рота (60 штыков) высадилась на станции Ряженое и попыталась выбить оттуда отряд красногвардейцев. Красные обошли станцию, захватили эшелон, на котором прибыла рота, и расстреляли всех, кто в нём находился, в том числе медицинский персонал. . Катя тоже хотела поехать, но доктор Черешков не позволил, сказал, что скоро будет сформирован отдельный санитарный поезд, вот на нём они и будут служить. Что ж, пусть так, лишь бы не сидеть в лазарете и не слушать гула редких шагов, словно набат разлетающегося по пустым коридорам. Вот как сейчас.

Шаги стали громче и ближе, дверь распахнулась и в комнату влетела София.

— О, печь!

Она подбежала к печи, обхватила её руками и замерла на несколько секунд.

— Ужасный холод. Ветер. Думала, не дойду. Извозчики такие цены назначают! А ты чем занимаешься?

— Рисую.

Катя неопределённо указала на столик, где лежали кисточки и краски. София будто не услышала её. Она закрыла глаза и блаженно улыбнулась.

— Господи, как у вас тихо. А у нас третий день взрывы, стрельба. Красные совсем с ума сошли, как будто у них по девять жизней. Полковник Кутепов направил меня в штаб, поторопить этих крыс, чтоб прислали боеприпасов и продовольствия. У нас-то по одной жизни всего. А ты чем занимаешься?

Катя опять указала на столик.

— Я же говорю: рисую звёздочки на погоны.

София оторвалась, наконец, от печи и подошла ближе. На столике лежала пара погон — старые, солдатские. Катя уже успела прочертить белой краской тонкую полосу посередине, но, приглядевшись, по-прежнему можно было увидеть проколы от эмблем и полкового номера.

— Тамарочка Черкасская здесь, — присаживаясь рядом на табурет, сказала София. — Представляешь, служит в артиллерии. Помолвлена с поручиком Давыдовым. Совсем не красавчик, чего она в нём нашла? Но такой галантный. На прошлой неделе в Офицерском собрании сделал ей предложение. Дамы из благотворительного общества устроили аукцион, разложили на столах всякие безделушки, а он вышел вперёд, встал на колено и попросил её руки. Так красиво… А кому погоны?

— Это… — Катя смутилась. — Одному офицеру. Мы ехали вместе. Ему без погон не вполне удобно. А в погонах…

— А, тому небритому в плаще и шляпе? Он потом вместе с Марковым явился к нам на Новый год. Какая у него ужасная шинель. Без погон в таком виде в самом деле неудобно, того и гляди за дезертира примут. У тебя к нему что-то есть?

— О чём ты? Меня попросили. Алексей Гаврилович попросил. Подполковник Липатников. Помнишь?

— Помню, как же забыть. Кланяйтесь батюшке, мы с ним старые приятели… Давай помогу, — София взяла один погон, кисточку и потянулась к краске. — Сколько звёздочек рисовать?

— Четыре.

— Штабс-капитан? Всего-то? Пора и капитана получить, мороки меньше. И краски меньше бы ушло.

— София, ты думаешь не о том! У офицера должны быть погоны. Иначе он выглядит обычным солдатом.

— Я обхожусь.

— Это на бекеше у тебя нет, а на мундире есть. И вообще, если хочешь помочь, так помогай, а не задавай ненужных вопросов.

София нарисовала внизу две звёздочки, у одной оказалось шесть лучей, у другой четыре. Это было неправильно, зато интересно, и София решила, что исправлять не нужно. Она снова обмакнула кисточку в краску и сказала:

— Здесь столько наших девочек из Алексеевского училища [8] Военное училище в Москве, осуществившее в октябре 1917 года единственный выпуск женщин-офицеров в России (по разным данным от 17 до 26 человек). Почти все они вступили в Добровольческую армию. . Помнишь Зину Свирчевскую? Такая маленькая, большеглазая, приезжала к нам в прошлом году на Покров? Сёстры Мерсье тоже здесь, Юля Пылаева, Маша Черноглазова, — София вздохнула, подпёрла подбородок рукой. — Тоню Кочергину отправили в инженерную роту. У неё отыскались какие-то познания в механике. Представляешь, Тоня — и вдруг механика! И Сашеньку Бирюкову туда же. Соберёмся ли мы когда-нибудь вместе?

— На Пушкинской намечается большой приём. Будут танцы и награждения. Наверняка они придут туда.

— В чём они придут, Катя? В военной форме? Я тебя умоляю. Да и какой приём? Бои под Таганрогом.

— Но ведь не в Ростове, правда?

София не ответила, и лишь дорисовав четвёртую звёздочку, спросила:

— А ты, верно, надеешься встретить там своего штабс-капитана?

— Никого я не надеюсь! София, ты делаешь выводы из пустого.

— Ну конечно, разве можно делать выводы из полного? — и засмеялась негромко, открыто и завлекательно, как умела смеяться только она одна. Катя всегда завидовала этому умению. Мужчины, едва заслышав смех Софии, замирали и уже не могли или не смели отвести глаз от её улыбки. И недаром один известный столичный художник писал с Софии плакат, где она была, как и сейчас, в бекеше и папахе. Они с Машей видели тот плакат на улицах Петербурга с подписью делать пожертвования в пользу русской армии.