Олег Велесов - Гражданская рапсодия. Сломанные души

В штабе на Пушкинской часто говорили, что война с большевиками будет вестись вдоль железнодорожных путей. Толкачёв слышал на совещаниях как Марков раз за разом повторял, что при отсутствии должного количества кавалерийских подразделений нельзя недооценивать значение бронепоездов и в целом железных дорог, по которым легко осуществлять переброску войск и доставку боеприпасов и продовольствия. За узловые станции будут вестись наиболее ожесточённые баталии, что уже показали бои за Лихую и Зверево на Новочеркасском направлении. Деникин с ним соглашался, Корнилов, в принципе, тоже соглашался, хотя человеку, привыкшему мыслить более масштабно, на уровне фронтов германской войны, примеры захолустных станций не говорили ничего. Корнилов по-прежнему оперировал категориями полков и дивизий, в то время как реальная численность Добровольческой армии едва ли превышала три тысячи человек, и силы эти были распылены по нескольким участкам обороны.

На Донецком направлении это распыление сказывалось самым неблагоприятным образом. Командовавший здесь добровольческими частями полковник Кутепов, располагал всего двумя офицерскими ротами неполного состава. Сиверс, рвавшийся к Таганрогу, воспользовался численным превосходством и выдавил этот отряд из Матвеева Кургана, после чего начал растягивать фронт, стремясь охватить Ростов с севера. На Пушкинскую была доставлена перехваченная из Харькова телеграмма, согласно которой Сиверсу дополнительно передавали два полка латышских стрелков и четвёртую кавалерийскую дивизию, специально снятых советским правительством с германского фронта. Кутепову пришлось дробить свои и без того небольшие силы и выставлять заслоны на путях движения красных. Сиверс подтянул резервы и, создав кулак из наиболее боеспособных частей, снова прорвал оборону добровольцев вдоль железной дороги, вышел к Ряженому и после ожесточённого боя взял его. Подоспевшее из Ростова подкрепление отбить наступление красных не смогло, и Кутепов приказал отходить к Неклиновке.

До Таганрога оставалось двадцать три вёрсты. В ясную погоду можно было разглядеть трубы металлургического завода и услышать фабричные гудки. Это прибавляло большевикам смелости и лишало разума. Штурмовой батальон красной гвардии в полный рост двинулся на Неклиновку, намереваясь одним ударом разгромить защищавшие станцию офицерские роты. Офицеры подпустили батальон вплотную, обошли его с флангов и почти полностью уничтожили. Остатки штурмовиков в панике бежали до самой Амвросиевки, смяв наступавшие следом за ними советские части.

Сиверс в поспешности отступил к Закадычному, отряды полковника Кутепова вновь вошли в Матвеев Курган. Между противниками легла река Миус. Фронт стабилизировался, удача перешла на сторону Добровольческой армии. Возникла возможность перегруппировать силы. Атаман Каледин объявил по всему Дону мобилизацию младших призывных возрастов и начал подготовку к очередному съезду донского казачества, рассчитывая уговорить казаков слезть с печей и вернуться в строй.

Однако воевать казаки не хотели по-прежнему. Те немногие части, которые ещё подчинялись Каледину, расположились вокруг Новочеркасска и Ростова, и выступать против большевиков отказывались наотрез. Киевская школа прапорщиков, стоявшая гарнизоном в Таганроге и до недавних пор номинально подчинявшаяся Войсковому правительству, была переподчинена генералу Корнилову, и Марков направил туда Толкачёва в качестве офицера связи. Толкачёв не хотел этого назначения, предпочитая вернуться в Юнкерский батальон, но сидеть в штабе, исполняя роль мальчика на побегушках, было более чем противно, и когда Марков предложил на выбор Таганрог или канцелярию, он выбрал Таганрог.

Вагон покачивало, чай в стакане вздрагивал. Удивительно, но на станциях по-прежнему можно было набрать кипятку и заварить чаю. Это предполагало надежду. Во всяком случае, тот пессимизм, которым Толкачёв надышался в Донском офицерском собрании, дал трещину. Хаос всегда начинается с мелочей. В Петербурге и Москве эти мелочи давно переросли в закономерность, но Дон продолжал держаться старых устоев и продолжал верить в прошлое.

Поезд двигался медленно, часто останавливался — и это утомляло. Пассажиры дремали. По составу несколько раз проходил кондуктор в сопровождении офицерского патруля, проверяли документы. Проверили и у Толкачёва. Невысокого роста поручик с закрученными на казацкий манер усами дважды перечитал выписанное на Пушкинской удостоверение, перевернул его, снова перечитал и, наконец, вернул.

— Много подделок, — словно оправдываясь, сказал он. — Время, знаете…

— Да, время, — согласился Толкачёв.

В Таганрог прибыли лишь к утру. На вокзале вместо обычной сутолоки взгляду предстала неожиданная пустота. Людей было мало, да и те по большей части мешочники. Крепкие бабёнки и толстощёкие мужички сбились кучкой возле грузовой эстакады, ожидая, когда кондуктор объявит посадку. Окна вокзала, обращённые к перрону, были наполовину заложены мешками с песком или забиты досками, из узких бойниц выглядывали винтовки. Прибывшие на поезде пассажиры косились на них с подозрением и страхом, и торопились скорее пройти мимо к служебным воротам. У входа в зал ожидания стоял на часах юнкер. Молодцеватый мальчишка в начищенных до блеска сапогах внимательно оглядывал каждого, кто выходил на перрон. Толкачёва он встретил пытливым прищуром, но узнав, что тот прибыл из штаба армии, отдал честь и посоветовал обратиться к штабс-капитану Левицкому. На вопрос, где можно найти упомянутого штабс-капитана, часовой сделал неопределённый кивок вглубь вокзала.

Внутри тоже было пусто и тихо. Вдоль стен сидели юнкера, некоторые спали на лавках для пассажиров. Тишина, убегающая ввысь под сводчатые потолки, казалась гнетущей и настороженной, и не было слышно даже обычных в таких случаях пустых разговоров. У лакированных дубовых дверей, ведущих к выходу в город, расположился пулемётный расчёт. Возле билетных касс две тонких девчонки в апостольниках, сидя на ящиках из-под снарядов, щипали корпию.

Штабс-капитана Левицкого Толкачёв нашёл в зале ожидания для пассажиров первого класса. Небольшое помещение с пустой буфетной стойкой и мягкими диванами напоминало анклав. Левицкий стоял за стойкой и что-то записывал в амбарную книгу. Когда Толкачёв вошёл, он поднял голову и посмотрел на него сквозь китайское пенсне.

— Если я правильно понимаю, вы хотите видеть полковника Мастыко? — спросил он после того, как Толкачёв представился.

Тяжёлая черепаховая оправа заставляла штабс-капитана склонять голову, отчего взгляд его получался исподлобья.