Олег Велесов - Гражданская рапсодия. Сломанные души

— Без нервов, Самушкин. Знаете, где у автомобиля находится ёмкость с топливом?

— Так точно.

— По моему приказу короткой очередью по ней. Потом ствол вверх и всю ленту по кузову. Ясно?

— Так точно, господин штабс-капитан.

Автомобиль затормозил, не доезжая шагов двадцати до гостиницы. Парламентёр соскочил с подножки и, не смущаясь направленного на него оружия, пошёл прямо на пулемёт. Среднего роста мужчина, крепкое пальто, мерлушковая шапка — не новая, но тоже крепкая, коричневые ботинки. Встретишь такого на улице и решишь — учитель или чиновник средней руки. Но чем ближе он подходил, тем отчётливее ощущалась воля — ярая и сухая, и на душе становилось неуютно. Это не учитель, нет. Толкачёв передёрнул плечами и напрягся, как в ожидании атаки.

— Моя фамилия Глушко, — сообщил мужчина. — Я председатель Военно-революционного комитета Таганрога.

Красивое умное лицо, спокойный уравновешенный взгляд, негромкий голос. В движениях, в словах — во всём — ни злобы, ни показушничества. Этот человек понимал, что делает, и знал, чего хочет.

— Что вам угодно?

— Сегодня ночью вы захватили наших товарищей, я требую вернуть их.

Мастыко качнулся на каблуках.

— Я полагаю, вы говорите о тех мерзавцах, которые разграбили воинский склад и убили сторожей?

Глушко как будто не услышал этих слов. Он достал сложенный лист бумаги и протянул его полковнику.

— Вчера на заседании городского Совета принято постановление, в котором говориться, что все склады, продовольственные и оружейные, переходят в подчинение Военно-революционного комитета. Вот, можете ознакомиться.

Мастыко взял бумагу, развернул: обычный листок из школьной тетради, на котором от руки было написано несколько строк, а внизу вместо печати стоял штамп «Утверждаю». Это выглядело настолько нелепо, что даже было не смешно. Полковник смял лист и бросил его под ноги. Глушко пожал плечами.

— Постановление имеет полностью законный характер, Военно-революционный комитет его утвердил, силы соблюсти законность у нас присутствуют. Оружие с этого и других складов мы реквизировали и раздали частям красной гвардии.

— Вы понимаете, что говорите? — полковник смотрел на него как на сумасшедшего. — Ваши действия абсолютно преступны. У меня есть все права расстрелять вас на месте.

Люди в кузове задвигались, кто-то прошипел ругательство. Глушко обернулся к автомобилю, поднял руку, призывая товарищей соблюдать спокойствие.

— Разумеется, вы можете меня расстрелять, — согласился он. — Но меня это не пугает. Как и моих товарищей. Мы знали куда и на что шли, — он помолчал, ожидая ответа. — Но вы разумный человек, я справлялся о вас в Совете. Отзывы оказались самые положительные, поэтому я предлагаю следующее: вы отпускаете арестованных, а мы позволяем покинуть вам город беспрепятственно.

— Покинуть город?

— Сегодня утром вся полнота власти перешла к Военно-революционному комитету. Ваши части на вокзале и на винных складах окружены. Им либо придётся сдаться, либо мы их уничтожим. У вас нет иных возможностей принимать решения, кроме как продиктованных здравым смыслом. Ваше время закончилось, у вас нет сил, противостоять нам. Наши боевые отряды насчитывают три тысячи бойцов. Вы человек военный, вы должны понимать насколько ваше положение проигрышно. Лишняя кровь нам не нужна. Если мы сейчас договоримся, то вы сможете уйти. Препятствий вам никто чинить не станет.

Толкачёву казалось, что до этой минуты полковник Мастыко нервничал. Его нервозность не выражалась явно, она исходила из смысла разговора. Ни ему, ни кому-либо другому не была понятна та смелость, с которой председатель Глушко шёл на пулемёт. Но вот ситуация прояснилась. Полковник завёл руки за спину, качнулся на каблуках. Никакой нервозности, полное спокойствие и даже равнодушие, ибо стало ясно, что Левицкий со всеми его выводами не прав: бунт не назревал — он созрел и разразился. Повторялись ростовские события, с той лишь разницей, что в ноябре прошлого года в пятидесяти верстах от города не стояли большевистские части, способные прийти восставшим на помощь.

Это меняло многое. Иных сил противостоять большевикам, кроме роты Киевской школы прапорщиков, в Таганроге не было. Это в лучшем случае две сотни человек, и в условиях городской застройки — да в любых условиях! — сражаться против трёх тысяч пусть плохо подготовленных в боевом отношении, но хорошо мотивированных красногвардейцев, было бессмысленно. Толкачёв подумал, что полковник Мастыко обязан принять предложение Глушко, вывести юнкеров из города, и уже соединившись с полковником Кутеповым, вычистить эти Авдиевы конюшни.

Мастыко ответил жёстко:

— Военно-полевым судом за грабёж и убийства ваши товарищи приговорены к высшей мере наказания. Час назад приговор приведён в исполнение.

Глушко сжал губы, и это была единственная его реакция на известие о гибели своих людей. Он снял шапку, лоб прочертили глубокие складки.

— Вы поплатитесь за ваш произвол, — справившись с волнением, сказал он.

— Вы отдаёте отчёт своим действиям, господин большевик? Вы подняли бунт, пытаетесь свергнуть законную власть, но обвиняете нас в произволе.

Глушко уже развернулся, чтобы уйти, но последние слова полковника его остановили.

— Я не вижу смысла дискутировать с вами на эту тему, — в его голосе звучало разочарование. — Хочу пояснить только один момент: власть в стране принадлежит советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Область войска Донского является неотъемлемой частью России, поэтому в данной ситуации вас можно считать узурпаторами. А мы лишь восстанавливаем справедливость, — и повторил с отрешением. — Вы поплатитесь.

Он вскочил на подножку, автомобиль сдал назад, развернулся и поехал к ротонде, пугая галок утробным рычанием. Мастыко подобрал постановление, расправил его, перечитал и снова скомкал.

— Абсурд. Полный абсурд… Морозов, — подозвал он поручика. — Вот что, распорядитесь усилить караулы у складов на территории порта, но предупредите, если большевики начнут наступление, пусть отходят к телефонной станции. И отправьте патрули к Петровской площади и на Биржевой спуск. И… и, пожалуй, всё.

Продолжая сжимать в кулаке бумагу, полковник направился к гостиничному дворику. Поручик коротко кивнул и приказал юнкерам построиться по отделениям.

— Морозов… — окликнул его Толкачёв, и уже громче. — Сашка!

Офицер повернулся.

— Володя?

Он сделал шаг навстречу, остановился, словно не веря тому, что видит, и повторил растеряно:

— Володя…

Толкачёв рассмеялся и воскликнул:

— Без лести предан!

Это был старинный девиз воспитанников Нижегородского графа Аракчеева кадетского корпуса. Морозов встрепенулся и закивал.