Олег Велесов - Гражданская рапсодия. Сломанные души

Симановский оживился, даже усы чуть-чуть приподнялись.

— Толкачёв? Вы сказали, Толкачёв?

— Да. Вы знакомы?

— Помню его. Теперь его вся армия будет помнить. На Синявской он застрелил большевичку. Приставил ей дуло ко лбу, и так, знаете, хладнокровно…

Катя опешила.

— Застрелил? Как застрелил? Он ничего не говорил об этом.

— Кто ж об этом говорит… — по выражению Катиного лицо Симановский вдруг осознал, что сказал лишнего, смутился и попробовал исправиться. — Это был приказ Кутепова. Поймите, голубушка, на войне порой приходиться исполнять очень жестокие приказы. И Толкачёв, он выполнял приказ. Ему было очень нелегко.

В Темернике снова началась стрельба. В небе поднялись всполохи артиллерийских разрывов — завораживающе красивое и ужасное зрелище. Разрывы шрапнели, которые днём походили на облака, в ночном небе казались красочным рождественским фейерверком. Маша, никогда подобного не видевшая, вздохнула и прижала ладони к груди.

— Большевики совсем близко от города, — глядя на небо, произнёс Симановский. — Совсем близко. Но вы не беспокойтесь, голубушка, нас они не догонят.

Катя не слушала его, она смотрела под ноги и думала о том, что же такого совершил Толкачёв. Как могло случиться, что он застрелил женщину? Женщину! Пусть даже большевичку. Владимир не мог поступить подобным образом. Может быть, Симановский ошибся? Мало ли в округе похожих людей. Сейчас все одеты в шинели и у всех есть оружие. Даже у Алексея Гавриловича есть. Так может быть Симановский в самом деле ошибся и спутал его с кем-то? Но в то же время она понимала: не спутал — и ей почему-то стало страшно.

Поезд торопливо стучал колёсами, вагон потряхивало. Толкачёв под этот стук думал: как он осмелился? Дурак, дурак… Катя стояла к нему спиной, обхватив руками поручень и сжавшись. Ей было холодно; ветер продувал тормозную площадку насквозь, и негде было укрыться. Толкачёв несколько раз украдкой поглядывал на девушку. Нужно было шагнуть к ней, обнять, согреть. Она не оттолкнёт его, как не оттолкнула, когда он позволил себе поцеловать её, но всё равно боялся сделать этот шаг… Дурак, дурак!

До самого Ростова они простояли отвернувшись друг от друга, не говоря ни слова, и когда поезд подъехал к вокзалу, Толкачёв спрыгнул на перрон и быстрым шагом направился к коменданту. Нестерпимо хотелось обернуться, но он боялся. Катя наверняка смотрела ему вслед, и именно поэтому он боялся. Боялся… Чего? Проявить слабость? Показать своё неравнодушие? Показать свою… Дурак! Снова дурак!

Комендатура по-прежнему находилась в закутке рядом с пассажирским залом третьего класса. Впрочем, сейчас все залы походили на третий класс — суета, грязь, непомерная скученность. Возле полотняной ширмы стоял полицейский, прежде такого не было. Он потребовал предъявить документы, и Толкачёв протянул ему отпечатанное на пишущей машинке удостоверение. Полицейский прочитал его, потом отогнул край ширмы и крикнул в глубину.

— Господин комендант, тут до вас штабс-капитан. Документы, кажись, в порядке.

— Пропусти.

Комендант сидел на полу перед железной печкой, возле его ног разметалась кипа бумаг. Он рвал их пополам и бросал в топку.

— Что у вас?

— Я только что прибыл с Гниловской на санитарном поезде…

— На санитарном? Их ещё вчера расформировали.

Комендант оторвался от своего занятия и посмотрел на Толкачёва.

— Позвольте, не вы ли приходили ко мне месяц, эдак, назад? С вами ещё был, — комендант потряс пальцем. — Как его… матершинник…

— Штабс-капитан Некрашевич.

— Именно! Ох, и мастер он истории рассказывать. Да всё с заковыркой. Он после вас у меня часа два сидел, чай пил. Лучше бы я его сразу выпроводил.

— Да, это были мы.

Комендант поднялся с пола, оправил мундир.

— Извините за вид и беспорядок, эвакуируемся. Приходиться, сами видите, уничтожать бумаги. Так что вам нужно?

— Мне необходимо явиться к генералу Маркову. Я хотел справиться у вас, где мне его найти.

— Нет ничего проще. Штаб генерала Маркова находится в здании управления железной дороги. Это тут неподалёку, слева от вокзала.

За ширмой поднялся шум, истерично закричала женщина. Комендант окликнул полицейского:

— Колодкин, что у тебя ещё?

— Да студентик, пёс шкодливый, прокламации разбросал. Третий раз за седни.

— Так поди разберись. А то стоишь как столб на Пушкинской, никакого от тебя проку, — и вернулся к Толкачёву. — Сейчас идите на перрон, а дальше ступайте направо вдоль путей. Здание приметное, не промахнётесь.

Здание оказалось не то чтобы приметным, скорее, массивным; тяжёлые облезлые стены, узкие окна. Если выбирать место для последнего боя, то это явно оно. Электрический фонарь напротив входа освещал вереницу ломовых телег. Возницы сбились кучкой на углу, курили, хмурились на дежурного офицера. Рядом топтались гимназисты из Студенческого батальона. Толкачёв спросил, здесь ли Марков. Дежурный, не глядя, кивнул на окна второго этажа.

Внутри всё оказалось суетно и по-военному скупо. Офицеры и гражданские перебегали из кабинета в кабинет, толкались в коридорах, топтали сапогами паркет, спорили, гундели. Гимназисты выносили на улицу ящики с патронами. Сколько Толкачёв не спрашивал, где он может найти Маркова, от него отмахивались. Все чем-то были заняты, к чему-то стремились, и никому ни до кого не было дела. Толкачёв подумал: всю бы эту свору — да на фронт, и тогда отпала бы необходимость суетиться, перебегать из кабинета в кабинет, спорить.

Маркова он нашёл случайно. Устав бродить по коридорам, он присел на скамейку для посетителей, и вдруг услышал из приоткрытой двери знакомый голос. Толкачёв наклонился, заглянул в щель. Марков стоял возле окна, скрестив на груди руки. Напротив в глубоком кресле сидел генерал Эльснер, начальник отдела снабжения армии. У него за спиной стоял Звягин. Марков говорил:

— Я не могу сейчас снять с позиций ни одного взвода. Даже одного отделения не могу снять. Красные пытаются прорваться в районе гвоздильного завода. Если им это удастся, они выйдут к Аксаю и к Кизитеринке, и отрежут путь на Ольгинскую. В этом случае мы окажемся зажатыми в Ростове со всех сторон. Организовать переправу через Дон в черте города невозможно. Мост на Батайск взорван, по реке прошёл ледокол. Чтобы лёд встал заново, нужно несколько дней. У нас их нет.

— И что же делать? Сергей Леонидович, поймите, у меня полный состав снаряжения. Прикажете всё оставить? Едва договорились с казаками, получили доступ на склады — и всё оставить?

В интонациях Эльснера проскальзывала нервозность. Он встал, прошёл к камину, вернулся.