Олег Велесов - Гражданская рапсодия. Сломанные души

Впереди на фоне заснеженного неба маяком проявилась водонапорная башня — огромный железный бак на деревянных стропилах — станция, очевидно, Гниловская.

Так и есть. На потемневший доске чёрной краской было выведено «ст. Гниловская. Е.ж.д.». На проходном пути стоял санитарный поезд. В первую минуту Толкачёв подумал, что он пустой, но в заиндевевшие окна выглядывали люди. Толкачёв прошёл в голову состава и ударил ладонью по двери вагона. Дверь открылась почти сразу, сверху вниз на него смотрела Катя.

— Владимир, где ваша фуражка?

— Фуражка? — опешил Толкачёв.

— Ну да.

Он провёл ладонью по волосам.

— Действительно. А я думаю: почему так холодно? А я оказывается потерял фуражку.

— Подождите, у нас есть несколько разных фуражек, сейчас я вам подберу.

— Не надо, Катя. Потом. Кто комендант поезда?

— Я не знаю. У нас только Андрей Петрович. Он единственный доктор. Позвать?

— Да, Катя, зовите.

Толкачёв поставил ногу на ступеньку, хотел подняться, но подумал, что возвращаться из тёплого вагона обратно на улицу будет тяжело, и остался на месте. Из вагона вышел Черешков.

— Здравствуйте, Андрей Петрович. Надо срочно уводить состав. Наших войск позади нет, красные вот-вот подойдут к станции.

— Уже знаем. Полчаса назад пришёл офицер Корниловского полка и сообщил нам об этом. Но поездная бригада сбежала, ищем новую.

— Тогда поднимайте людей, пойдём пешком. Если красные захватят поезд…

— Невозможно. Мы не может уйти. У нас есть не ходячие, я не могу приказать их бросить. А нести — нет ни подвод, ни санитаров. Так что будем ждать бригаду.

Черешкову было страшно. Его страх выдавали губы — обескровленные, подрагивающие — но доктор цепко держался за то понимание чести, которое могло быть у абсолютно гражданского человека, земского врача. Он смотрел на Толкачёва с высоты тамбура вагона, смотрел спокойно, почти обречённо, и менять своё решение не собирался.

— Хорошо, Андрей Петрович, — согласился Толкачёв, — поступим так. У вас есть оружие? Лучше всего пулемёт. У меня только наган.

— Есть льюис, возим его на всякий случай для самозащиты. Подойдёт?

— Вполне. Я спрячусь где-нибудь позади пассажирской платформы. Когда появятся красные, я их задержу. А вы уж поторопитесь с поисками.

Черешков скрылся в вагоне и через минуту вернулся с ручным пулемётом. Он поставил его на пол тамбура, рядом положил запасной диск. Следом за доктором вышел подпоручик в выцветшей гимнастёрке.

— Позволите с вами? — обратился он к Толкачёву.

— Оружие есть?

— Винтовка.

— Тогда наденьте что-нибудь, шинель или что там у вас, и догоняйте.

Толкачёв подхватил пулемёт и побежал в хвост состава.

Пошёл снег. Затянутое тучами небо и поднимающийся ветер обещали настоящую метель, но это будет ближе к вечеру, а пока снег падал редкими крупными хлопьями; можно было разглядеть каждую снежинку в их лёгком парящем паденье. Толкачёв подставил ладонь, одна снежинка плавно опустилась на неё и застыла. Несколько мгновений Толкачёв разглядывал её ледяные грани, потом осторожно сдул, чтоб не повредить, и побежал дальше.

Позади пассажирской платформы лежали сложенные штабелем шпалы, слева виднелись бледные крыши казачьей станицы и церковь. Толкачёв устроил пулемёт на шпалах, поводил стволом из стороны в сторону, определяя сектор обстрела. Скорее всего, красные пойдут от Левенцовской, по железнодорожным путям, и тогда он сможет ненадолго их задержать. Но если они выдвинутся от станицы, то устоять будет труднее. Там и простору больше, да и поезд открыт полностью. Тонкие стенки вагонов пули не остановят.

Подбежал подпоручик. Бежал он почему-то пригнувшись, словно опасаясь быть замеченным. У хвостового вагона он замедлился и последние десять шагов преодолевал уже на коленях.

— Сколько у вас патронов? — спросил Толкачёв.

— Двадцать два, — подпоручик задыхался, давало знать себя ранение. — Вы не волнуйтесь, я хорошо стреляю, ни один не потрачу впустую.

— Спрячьтесь возле насыпи. Если красные появятся, стреляйте по тем, кто выйдет справа от будки обходчика. Не дайте им зайти нам в тыл. Я буду сдерживать тех, кто пойдёт вдоль путей и от станицы.

— Вы не помните меня? — вдруг спросил подпоручик.

— Что? В каком смысле?

— Вы меня не помните, — это уже была констатация. — Мы ехали на дрезине, во время ростовских событий. Вы напросились в Кизитеринке, а я ещё не хотел вас брать.

Толкачёв отмахнулся от летящего снега, как будто это могло помочь лучше рассмотреть сидевшего перед ним на коленях подпоручика. Определённо они встречались. Дрезина? В самом деле. Это было в тот день, когда он встретил Катю в санитарном поезде. Как и сейчас. Только тогда она показалась ему чересчур взрослой. А ещё в тот же день погибли юнкера под Нахичеванью. Как много событий уместилось в узкие рамки одного утра, не удивительно, что он забыл ту недолгую поездку на дрезине.

— Да, да, я помню вас. Абхазия. Вы собирались в Абхазию.

— Точно. Но смею вас заверить, что я по-прежнему туда собираюсь.

— Хорошо. Это очень хорошо. Но поговорим об этом позже. А пока спрячьтесь у насыпи. И стреляйте на поражение. Наших с той стороны нет.

— Я понял вас. Я не подведу.

Подпоручик убежал к дальней насыпи и зарылся в снег. Толкачёв не видел его, но слышал, как он передёрнул затвор и вставил в магазин обойму.

Со стороны Гниловской донеслись выстрелы. Глухой хлопок, ещё один. Стреляли из револьвера. Потом зарокотал пулемёт; короткая очередь — и всё стихло. Толкачёв подул на пальцы, согревая их, и вдруг услышал за спиной шорох. Он резко обернулся. Позади стояла Катя — боязливый взгляд, порозовевшие щёки, на ногах огромные валенки.

Толкачёв едва не выругался.

— Зачем вы пришли?

— Я принесла вам фуражку.

Она опустила глаза.

— Возвращайтесь к раненым. Вы им нужны.

— А если вас кого-то ранят?

— Мы сможем это пережить. А вот если ранят вас, это будет плохо.

— Я останусь!

Катя присела на корточки и сдвинула брови, получилась ровная упрямая линия. С такими линиями назад не уходят, и Толкачёв вынужден был уступить.

— Спрячьтесь за платформой и не выглядывайте, покуда я вас не позову.

Он принял из её рук фуражку, примерил. В самый раз. И как будто лучше прежней.

— Спасибо вам.

Катя мотнула головой и убежала за платформу.

Ветер усилился; холодный, противный, он гнал к станции тяжёлую снежную крупу. Потемнело, хотя времени было не более трёх часов пополудни. Толкачёв вжал голову в плечи, поёжился. Потёр ладони друг о друга, подул на них, снова потёр.

Красные появились минут через двадцать. Ветер утихомирился ненадолго, и Толкачёв увидел размытые тени, словно выползающие из снега и оттого похожие на призраков. Они шли двумя колоннами, торопливо и громко. Толкачёв сначала услышал звук — скрип снега под сапогами, чертыханья — и лишь потом обозначились тени. Впереди знаменосец. Красное полотнище трепыхалось, как рыба на берегу, и казалось, вот-вот сорвётся с древка.