Олег Велесов - Гражданская рапсодия. Сломанные души

Скрипнул снег, Катя обернулась.

— Катюша!

— Сонечка!

Из подсвеченной звёздами темноты вышла София. Она спрыгнула с платформы, подбежала к Кате, обняла.

— Катюша… А мне в штабе сказали, что вас на запасном держат. Как я рада тебя видеть, как я рада.

— Ты откуда?

— Из Хопров.

— Мы были там утром.

— Я знаю, Некрашевич мне сказал. Я потому и примчалась, надеялась, что вы ещё здесь.

— Ты, верно, замёрзла? У нас есть чай и хлеб с салом. Пойдём.

В затемнённом вагоне слышалось сопение спящих людей. На диванах лежали раненые, сёстры ушли в операционное отделение, остался один Бескаравайный. Он сидел на полу возле печки, вытянув ноги, и дремал.

Катя провела Софию в перевязочную, достала из шкафчика сало, нож.

— Я порежу тебе. Сколько?

— Весь! Я голодная. И чаю.

— Тогда режь сама, а я принесу чайник.

Катя вернулась в вагон, подошла к печке. Она старалась всё делать тихо, чтобы никого не разбудить, и в первую очередь Бескаравайного, но санитар уже открыл глаза и привстал.

— Катерина Лександровна, помочь чего-то? — прошептал он.

— Ничего, ничего, не тревожьтесь. Отдыхайте. Я за чайником.

Бескаравайный снова задремал.

Вернувшись, Катя разлила чай по кружкам.

— Масла нет? — спросила София.

— Что ты, это только для раненных, да и то в лазарете. Ни врачам, ни сёстрам такая роскошь недозволительна.

— Жаль. Я бы сейчас знаешь каким слоем намазала? А сверху сыр. Пармезан. А на него веточку свежего укропу. У-у-х, вкуснотища!

— Где ты сейчас укропу найдёшь?

— То есть, пармезан найти можно?

Вместо сахара Катя поставила на стол маленькую баночку малинового варенья. София моментально запустила в него ложку.

— Сильно не налегай, — улыбаясь, посоветовала её Катя. — Сало с вареньем не сочетаются.

— Нормально, — облизнула ложку София.

— А как ты в Хопрах оказалась?

— Возила депешу Симановскому. Телефоны не работают, вот и мотаюсь туда-сюда. Хотела уйти в эскадрон Гершельмана, не подписывают перевод. Но я всё равно уйду. Марков обещал оказать протекцию.

София взяла бутерброт, откусила.

— Наши выравнивают фронт, отступили за Сухой Чалтырь, — набитым ртом поведала она. — Вместо Кутепова теперь генерал Черепов. Хотя какая разница, всё равно отступаем. А вы как?

— Мы сегодня одному офицеру ампутировали ступни. Как он плакал… Сейчас вроде бы спит.

— Ступни что, можно сказать, повезло, жив остался, — София вдруг отложила бутерброд, глаза налились слезами. — Неделю назад на станции Энем погибла Таня Бархаш. Она была лучшая на нашем курсе. Глупая пуля ударила в грудь. А вчера не стало Тамары Черкасской. Убита в бою за Синявскую. Обвенчались с поручиком Давыдовым и после венчания сразу на позиции. В бой. Давыдов пытался застрелиться, отобрали револьвер, приставили охрану. Теперь сидит возле её тела весь чёрный, не говорит, не ест и не плачет… Я вот подумала, Катюш, сколько ещё наших девочек погибнет?

— Я не знаю, Сонечка. Я думаю, что много.

— Вот и я так думаю.

Большевики продолжали наращивать силы. Пришло известие, что от Голодаевки в направлении на Султан-Салы выступил кавалерийский полк. Против него выдвинулся хорунжий Назаров с гниловскими казаками, им удалось потеснить передовые советские отряды, но оказалось, что вместо одного полка на Султан-Салы наступала вся кавалерийская дивизия красных. Казаков разметали по степи, те, кому посчастливилось выжить, вернулись на Синявскую и устроили митинг. Трясли винтовками, требовали наказать виновных и, не дождавшись ответа, разошлись по домам. Толкачёву всё это казалось возвращением в прошлое, в лето семнадцатого года, когда солдаты вот так же митинговали, а потом бросали позиции, шли брататься с врагом или дезертировали. Итогом стал октябрь. Что станет итогом нынче?

Но обдумать или поговорить об этом времени не было. Кутепов приказал отступать к Недвиговке, потом на Чалтырь. Отступили. Встали по берегу промёрзшей речушки, прикрыли фланг от изгона красной кавалерии с севера. Красные обошли село и двинулись дальше к Ростову. На следующий день прискакал вестовой, передал приказ отходить к железной дороге. В вестовом Толкачёв признал баронессу де Боде. Со времени их последней встречи на новогоднем балу девушка изменилась — похудела, осунулась, глаза впали, но безумная красота её ничуть не померкла. Наоборот, что-то демоническое стало проглядывать во взгляде, в обострённых скулах. Молодые офицеры подходили к ней, пробовали заговорить, познакомиться. Толкачёв тоже хотел подойти, справиться о Кате. София должна была знать о ней хоть что-то. Не успел. От Султан-Салы прилетел снаряд, красные начали атаку.

Над головами зашуршали облака шрапнельных разрывов, на Чалтырь двинулась кавалерия. Маленькие чёрные точки растеклись по степи сплошным потоком. Капитан Чернов вывел роту за околицу, поставил в две шеренги, на пригорке неподалёку зарылся в снег пулемётный расчёт. Приближающихся кавалеристов встретили линейным огнём. Красные заметались; перейти в галоп, чтоб быстрее сблизиться с противником, мешал глубокий снег. Непонятно было, на что они рассчитывали изначально, но как и под Синявской продолжали упорно ползти вперёд. Ударила, наконец, артиллерия добровольцев. Слева от роты Чернова встал отряд полковника Симановского. Сам полковник вышел перед цепью и командовал яростно: пли, пли! — только кончики длинных усов подрагивали от напряжения.

Кавалерия, умывшись кровью и снегом, повернула обратно, но от Султан-Салы в обход офицерских рот пошла пехота. Симановский долго рассматривал колонны красных в бинокль, и лишь когда обозначилась явная угроза окружения, махнул в сторону Левенцовской — отходим. Стемнело. Шли часа два или три, в темноте часто сбивались с дороги, возвращались, перестраивались и снова сбивались. Настроение было скверное. В морозном воздухе звучали только мат и кашель. Люди в строю понимали, что удержать Ростов не удастся, и смысл цепляться за каждый хутор, за каждую станцию, теряя при этом друзей, давно пропал. Души оскудевали, а вместе с ними оскудевали надежды и вера в собственную правоту. Командиры пытались объяснять боевым офицерам, что отход — всего лишь тактический манёвр. Однако люди видели другое, то, что нельзя было спрятать за словами: несколько обессиленных рот добровольцев против нескольких полнокровных армейских дивизий. Некрашевич неосторожно выразился, что он ни за что не стал бы играть, имея на руках такие карты.

— О, вы игрок! — с сарказмом воскликнул князь Чичуа.

Некрашевич сарказма не разглядел, но увидел повод для поддержания разговора.