Марина Аэзида - Хасинто. Книга 1

Хасинто запрокинул голову и в очередной раз уставился на беременное грозой небо. Изжелта-синие тучи складывались в образ громадного чудовища, как-то раз виденного на старой гравюре. Казалось, оно вот-вот придавит и буковую рощу на горизонте, и далекую горную цепь, и высокий холм, опоясанный крепостной стеной.

Воздух, пропитанный терпкостью трав, липнул к телу, заставив Хасинто взмокнуть от пота. По спине, груди, вискам и шее стекали раздражающие кожу струйки. Потели даже ладони, их то и дело приходилось вытирать об одежду.

Всадникам из его свиты ехать по жаре тоже было тяжко. Наверняка и весельчак Мигель, и вечно хмурый Чебито, и старый Фернандо мечтали о дожде так же сильно, как Хасинто. Сейчас даже противная морось порадовала бы, но лучше — хороший свежий ливень.

А если небо обрушится на замок и утопит его вместе с владельцем — будет и вовсе славно.

Хасинто пришпорил Валеросо и усмехнулся бестолковым мыслям. Ведь ясно, что небеса по хотению людей на землю не падают — только по воле Божьей. Ливни же замку не навредят, да и грешно желать смерти брату по вере, тем более что за стенами скрывается не только проклятый Иньиго Рамирес, но и Марита…

Марита… Стоило о ней вспомнить, как сердце зашлось в рваном ритме, будто не сердце вовсе — кастаньеты. Кровь и так чуть не вскипала от зноя, а тут и вовсе пламени ада уподобилась. Вот-вот испепелит!

Марита… Черные кудри, белое лицо, восхитительно-алые губы и крошечная родинка на левой щеке… Глаза синие-синие, как небо ранней осенью.

Марита… Как часто она приходила в нечистых снах! Обычно на рассвете, незадолго до утренней молитвы. Ласково смотрела, медленно-медленно проводила языком по своим губам, а затем ее рука скользила вниз — по нежной шее, между грудей, по животу и, скомкав тонкую ткань ночной сорочки, замирала между ног.

В такие мгновения Хасинто всякий раз просыпался, изливая семя. Щеки горели, а на лбу выступали капельки пота. Хотелось тотчас забыть искушение — несомненно, посланное отцом всей лжи, — до того стыдно было! Но и сладко тоже было…

Он наскоро вытирался грубым шерстяным одеялом, натягивал широкие штаны-брэ и менял камизу [1] Камиза — нижняя рубаха, служившая также подобием белья. — чтобы святые отцы ничего не заметили.

В своем грехе исповедовался не раз и, следуя наказу падре, каждый вечер не единожды читал Pater noster [2] Pater noster (лат.) — Отче наш. и Confiteor Deo omnipotenti [3] Confiteor Deo omnipotenti (лат.) — «Каюсь перед Богом всемогущим». Покаянная молитва, обращенная к Богу. .

Спустя полгода Хасинто почти отчаялся, но тут сны наконец ушли. Греховные желания сменились чистыми. Захотелось служить Марите, совершать ради нее подвиги, как герои из легенд, а когда его посвятят в рыцари, жениться.

Да только он опоздал. Она вышла замуж за другого. Вместо того, чтобы стать сеньорой де Варгас, превратилась в сеньору де Лара.

О том, что Марита этому рада, Хасинто даже думать не хотел. Наверное, она просто покорилась воле отца, как надлежит хорошей дочери. Согласия женщин в таких вопросах не спрашивают, а для идальго Санчеса де Рохес неслыханная удача — породниться с рико омбре [4] Рико омбре (от исп. rico — богатый, знатный и hombre — человек) — в средневековой Испании (Леоне и Кастилии, Арагоне, Наварре) представитель высшей знати. . Вот он и отдал ему Мариту, тут дивиться нечему. Но почему де Лара пошел на неравный брак? Загадка. Может, из-за похоти? Не сумел соблазнить деву и решил заполучить ее, обвенчавшись. Теперь бедная Марита принадлежит старику.

Хасинто, впрочем, не знал точно, сколько сеньору лет. Вроде около сорока, а то и больше. Наверняка обрюзгший толстяк, чьи славные дни остались далеко в прошлом.

Иньиго Рамирес, конечно, не подозревал, что Хасинто его терпеть не может, и пожелал видеть своим оруженосцем. Вообще-то служить рико омбре, а после принять от него рыцарское посвящение — большая честь. Не каждый ее достоин, не каждому она выпадает, нужно бы гордиться, радоваться… Хасинто гордился, а вот радоваться не получалось. Но благополучие рода и долг важнее чувств.

Поэтому он и едет в чужие владения, к чужому человеку. Хотя сейчас, раздраженный, утомленный духотой, он не мог ненавидеть де Лару по-настоящему. Да и просто что-то чувствовать было сложно. Мысли ползли с неохотой, еле-еле, злость беспомощным моллюском всплывала из глубин души — и тут же снова растворялась. Чуть дольше держались думы о Марите — беспокойные, будоражащие. Как она поведет себя, увидев Хасинто? А каково будет встречаться с ней взглядами? Отразятся ли на ее лице печаль и тоска о потерянной любви?

Усталый рассудок порождал глупые мечтания: вот он, верный оруженосец, выносит смертельно раненого сеньора из битвы. А тот, умирая, просит его позаботиться о жене…

Или вот: не в силах противиться любви, Хасинто и Марита идут на грех и сбегают. Ее муж бросается в погоню, но, видя силу их чувств, не решается мстить, а говорит что-то вроде: «Не я, но Бог станет вам судией». И уезжает.

Конечно, эти измышления — несуразица, нелепица. Так всегда бывает — представляешь одно, а на деле выходит иначе. Скорее всего, сейчас тоже так получится, но мечтать приятно. Уж точно приятнее, чем злиться. Тем более такой ленивой, вялой от жары злостью.

Последнюю четверть пути Хасинто провел в тягучей полудреме, свесив голову на грудь. Изредка приоткрывал глаза, пытаясь смотреть на дорогу, но тяжелые, непослушные веки тотчас снова опускались.

Очнулся он неожиданно. Вздрогнул, выпрямился и, крепче сжав поводья, заозирался. Никакой опасности. Да и не должно ее быть: не просто же так его сопровождают трое кабальерос.

Плечи расслабились и поникли. Впору снова уснуть, да не следует: конец пути близко. Хорош он будет, если с заспанным видом к сеньору явится.

Наружная стена выросла резко, вдруг: только что находилась в отдалении — и вот уже возвышается, нависает. Словно нет ничего, кроме нее. Угрюмая, мощная, с ощеренной пастью ворот, она сливалась с сизым небом и походила на дракона, охранявшего сокровище — спящего, но готового испепелить того, кто потревожит.

Хасинто зажмурился на несколько мгновений, передернул плечами и сглотнул собравшуюся слюну. Опомнившись, устыдился. Ведь всем известно, что драконов не существует, их еще в древности истребили рыцари-драконоборцы. А если бы даже существовали, бояться все равно постыдно. Пусть он в последние два года почти не покидал монастырь, а во все предыдущие — родовой замок, это не оправдание. Будущий рыцарь должен быть храбр сердцем и благороден душой. Единственный страх, ему дозволенный — страх перед Господом.