Саймон Скэрроу - Римский орел. Орел-завоеватель

— Ну, оптион, надеюсь, ты с ним простился, — негромко сказал старший хирург, снова войдя в палатку через какое-то время. — Теперь, извини, твоим другом должны заняться мы. Жара нынче такая, что с телами приходится разбираться как можно скорее.

Катон кивнул и отошел в сторону, тогда как хирург жестом подозвал к себе двоих санитаров, которые со сноровкой, обретенной благодаря постоянной невеселой практике, выпрямили тело и принялись снимать одежду.

— Тебе не обязательно смотреть на это, — заметил старший хирург.

— Со мной все в порядке, командир. Правда.

— Как тебе будет угодно. Извини, но мне пора идти. У меня есть и другие обязанности. Прости, что не смог спасти твоего друга, — мягко добавил старший хирург.

— Ты сделал все, что мог, командир.

Санитары совлекали с Ниса одежду, отделяя вещи, не слишком пропитавшиеся кровью и еще годные к использованию. Остальное откладывали в сторону, на выброс. Теперь, когда сердце карфагенянина перестало биться, прекратилось и кровотечение. Кровавое пятно на окружающей рану коже было быстро смыто ведром воды, и один из подручных врачей начал разматывать повязку, обмотанную вокруг левого колена Ниса. Неожиданно он остановился, вытянув голову, чтобы присмотреться.

— Вот те на. Странно, — пробормотал он.

— Что странного? — отозвался его товарищ, стаскивая сапоги с покойного.

— Под повязкой у него ничего нет. Никакой раны, ни даже царапины.

— Да не может быть, люди не носят повязки забавы ради.

— Нет, говорю же вам, что на ноге ничего нет. А вот на повязке какие-то закорючки.

Любопытство взяло верх над печалью, и Катон подошел посмотреть на то, что вызвало это волнение.

— В чем проблема?

— Вот, оптион. Глянь-ка сюда. — Санитар подал ему повязку. — На ноге у него ни царапины. Только несколько знаков на этой хреновине.

Катон отошел к дальней стороне шатра, сел на грубую лавку и принялся рассматривать странные загогулины, нанесенные на одну из сторон полоски ткани. Так и не разобрав, что они означают, он сунул повязку за пазуху, решив при свете дня рассмотреть ее получше. Снова взглянув на лежащее на столе тело, оптион увидел, что теперь лицо Ниса обрело безмятежное выражение. Чем же он, бедный, занимался в эти несколько последних дней?

И тут Катон ощутил в палатке еще чье-то присутствие. Трибун Вителлий, вошедший так тихо, что его никто не заметил, остановился в полумраке у входа и устремил взгляд на тело. На какой-то момент он не заметил Катона, зато тот приметил на лице трибуна признаки беспокойства. Беспокойства, досады, раздражения… но отнюдь не печали. Потом Вителлий увидел его и нахмурился:

— Что ты тут делаешь? Ты же должен быть на дежурстве.

— Я принес сюда Ниса, командир.

— Что с ним случилось?

— Один из моих часовых поймал его при попытке пересечь наши линии. Он не ответил на оклик и попытался бежать. Часовой снял его, метнув копье.

— Не повезло ему, — пробормотал Вителлий, а потом, уже более громко, произнес: — И нам не повезло. У нас теперь нет возможности допросить его и выяснить, в какие игры он играл с тех пор, как исчез из лагеря. Успел он сказать что-то перед концом?

— Ничего вразумительного, командир.

— Понятно, — тихо произнес трибун. Произнес почти с облегчением. — Ну что ж, тебе лучше прямо сейчас вернуться в свое подразделение.

— Да, командир.

Катон встал и обменялся с трибуном салютом. Выйдя из душного шатра на прохладный предрассветный воздух, он направился прямо к воротам, стремясь поскорее убраться подальше от Вителлия.

А тот, задержавшись в шатре, подошел к мертвецу, которого санитары натирали ароматическими маслами, готовя к кремации. Трибун пробежал глазами по обнаженному телу Ниса, прежде чем обратить взгляд на его одежду и тщательно оглядеть ее.

— Ищешь что-нибудь, командир?

— Нет, просто подумал, может быть, вы нашли что-нибудь у него… что-нибудь необычное.

— Нет, командир, ничего необычного не было.

— Понятно. — Вителлий поскреб подбородок и внимательно изучил физиономию санитара. — Что ж, если обнаружите что-нибудь необычное… или вообще что-нибудь, доставьте мне это немедленно.

После того как трибун ушел, другой санитар повернулся к своему товарищу:

— А почему ты не рассказал ему о повязке?

— Какой повязке?

— Той, которую мы на нем нашли?

— Ну, ее-то здесь уже больше нет. И вообще… — Санитар сплюнул в угол палатки. — Была нужда связываться с начальством. Скажешь этому типу о повязке и тут же окажешься во что-нибудь втянутым. Смекаешь?

— Еще бы.

С рассветом караулы на внешних укрепленных постах сменились. Катон повел свою половину центурии вниз по склону в лагерь. Напряжение ночного дежурства спало, и люди предвкушали день отдыха, такой желанный ввиду предстоящего выступления армии. Ведь впереди, и очень скоро, их снова ждали походные тяготы, долгие переходы с полной выкладкой, сооружение походных лагерей и день за днем овсянка из походных котлов.

Хотя ясное небо сулило очередной погожий денек, Катон этим утром никак не мог разделить благодушное настроение своих людей. Нис умер. Война сама по себе отнимает достаточно человеческих жизней, чтобы к этому счету добавлялись еще и жертвы трагических случаев. А смерть Ниса также отягощалась таинственными обстоятельствами его исчезновения. Гибель в сражении — вещь печальная, но, по крайней мере, ожидаемая, не вызывающая подозрений. А с этой смертью явно было что-то неладно, особенно в свете того, как держался и вел себя Нис в последнее время. С этим следовало разобраться, но единственным ключом к случившемуся могла стать находившаяся у юноши под туникой полоска ткани с начертанными на ней странными знаками. Он был убежден, что разгадка этой тайны каким-то образом связана с Вителлием. Трибун заморочил Нису голову и подтолкнул его к соучастию в каком-то темном, затеянном им же самим предприятии. Катону срочно требовалось с кем-то поговорить. С человеком, которому он мог бы довериться, который воспринял бы его подозрения всерьез. Макрон? Но центурион с равной вероятностью мог или высмеять его опасения, или решить дать истории официальный ход. Нет, это должен быть кто-то другой. Лавиния? Ну, конечно. Нужно найти ее, отвести подальше от лагеря, в какое-нибудь укромное местечко, и там излить ей душу.

Он разоружился, снял панцирь, отскреб с рук и лица засохшие брызги крови и переоделся в свежую тунику.

Перейдя мост, юноша не мог не заметить царившего в южном лагере оживления. Армия готовилась к маршу. Катону пришлось пробираться мимо бесконечных рядов повозок, составлявших обозы императорской свиты и преторианской гвардии. В отличие от пасмурных настроений, витавших на северном берегу, здесь все полнилось живым нетерпением, как будто ожидался впечатляющий военный парад или триумфальное шествие, а вовсе не трудный поход, чреватый боями с решительно настроенным и опасным врагом. Самую громоздкую часть императорского груза составляла роскошная мебель, взятая из дворца. Отнюдь не рассчитанная на дальние перевозки, она местами уже утратила лоск. При бесчисленных подводах, нагруженных огромными сундуками с одеждой, музыкальными инструментами, драгоценными столовыми сервизами и прочими предметами роскоши, состояли толпы изнеженных, не приспособленных к походной жизни дворцовых рабов. Обоз преторианцев включал в себя возки с великолепными церемониальными доспехами, предназначавшимися для торжественного вступления в Камулодунум, поверженную вражескую столицу.