Элиф Шафак - Стамбульский бастард [litres]

Вернувшись к себе в комнату, тетушка Зелиха закрыла дверь, закурила и вытащила из-под матраса верную подругу, которая никогда не подводила ее в такие тяжелые дни. Это была бутылка водки. Зелиха выпила треть, первые глотки торопливо, под конец лениво и флегматично. После четырех сигарет и шести рюмок она уже не чувствовала тревоги. По правде говоря, она вообще ничего не чувствовала, кроме голода. У нее не было с собой съестного, разве что пакет золотого изюма, который она нынче вечером купила у вопившего перед домом тощего разносчика.

У нее оставалось полбутылки водки и горсточка изюма, как вдруг зазвонил мобильник. Это был Арам.

– Я не хочу, чтобы ты сегодня была в этом доме, – начал он без обиняков. – Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Вообще-то, я хочу, чтобы, пока я жив, ты ни единого дня не провела вдали от меня. – (Тетушка Зелиха только захихикала в ответ.) – Любовь моя, пожалуйста, приезжай и останься со мной. Уходи из этого дома. Прямо сейчас. Я купил тебе зубную щетку. У меня для тебя есть даже свежее полотенце, – попытался пошутить Арам, но осекся на полуслове. – Оставайся у меня, пока он не уедет.

– И как же мы объясним этот внезапный отъезд моим дражайшим родственникам? – пробурчала тетушка Зелиха.

– А ты ничего не обязана объяснять. Посуди сама, должны же быть какие-то плюсы в том, что ты паршивая овца в традиционном семействе. Ты их уже ничем не удивишь. Приезжай. Останься со мной, – взмолился Арам.

– А что я скажу Асии?

– Ничего. Ты сама знаешь, что ничего не надо говорить.

Зелиха свернулась калачиком, крепко вцепившись в телефон. Она закрыла глаза, готовая провалиться в сон, но из последних сил спросила:

– Арам, когда же это закончится? Это принудительное беспамятство. Эта извечная забывчивость. Ничего не говори, ничего не помни, ничего не показывай ни им, ни себе самой… Будет этому конец?

– Не надо сейчас об этом думать, – пытался успокоить ее Арам. – Дай себе отдых. Ты слишком строга к себе. Завтра утром первым делом приезжай ко мне.

– Ох, милый… как бы мне хотелось… – Зелиха отвернулась, словно Арам мог через трубку увидеть написанное на ее лице страдание. – Предполагается, что я встречу их в аэропорту. Ты что, забыл, в этом доме только я вожу машину. – (На это Араму было нечего возразить, и он промолчал.) – Не волнуйся, – прошептала тетушка Зелиха. – Я тебя люблю… Давай спать.

Повесив трубку, она стала погружаться в глубокий сон. Наутро у нее раскалывалась голова, куда-то исчезло одно одеяло и не осталось ни малейшего воспоминания о том, как она на автопилоте выключила мобильник, отставила бутылку водки, затушила в пепельнице сигарету, выключила свет и забралась в постель.

– В Стамбуле холодно? Надо было взять теплые вещи? – спросила Роуз, хотя вопрос этот не следовало задавать по трем причинам: она его уже задавала, она уже собрала чемоданы и не было никакого смысла в том, чтобы гадать об этом по дороге в аэропорт Тусона.

Мустафе Казанчи очень хотелось указать жене на все эти три обстоятельства, но он только покачал головой, не отрывая глаз от дороги.

Они выехали в аэропорт в четыре часа пополудни. Им предстояло два перелета: один – короткий, другой – весьма долгий. Сначала из Тусона в Сан-Франциско, потом из Сан-Франциско в Стамбул. Роуз впервые в жизни предстояло оказаться в стране, где люди не обязательно разговаривали по-английски и уж точно не ели по утрам блинчики с кленовым сиропом, и это осознание наполняло ее одновременно радостным возбуждением и тревогой. По правде говоря, она никогда не была любительницей путешествий, они с Мустафой и заграничные паспорта-то сделали только ради когда-то задуманной, но так никогда и не осуществленной поездки в Бангкок. В свои самые дальние странствия она отправлялась во время просмотра фильмов из коллекции «Открывая Европу» на шести дисках. На них и было основано ее представление о Турции, и это был более-менее цельный образ, тогда как от Мустафы за все годы брака ей доводилось услышать разве что случайные обрывки информации. Проблема была в том, что Роуз посмотрела все шесть дисков в один присест, а серия про Турцию была в самом конце, после Британских островов, Франции, Испании, Португалии, Германии, Австрии, Швейцарии, Италии, Греции и Израиля. И теперь она невольно сомневалась, к Турции ли относились возникавшие в ее памяти картинки. Диски серии «Открывая Европу» были, несомненно, очень удобны и хороши для расширения кругозора и прекрасно подходили американским семьям, у которых не было времени, средств или желания отправляться за океан. Но производителям, пожалуй, стоило сопроводить их специальной аннотацией, предупреждающей зрителей, что не стоит смотреть сразу шесть дисков подряд и путешествовать больше чем в одну страну зараз.

Приехав в международный аэропорт города Тусона, они посетили все без исключения магазины, а именно один киоск и один ларек с сувенирами. Несмотря на гордую надпись «МЕЖДУНАРОДНЫЙ АЭРОПОРТ» (звание, дарованное ему из-за того, что отсюда летали самолеты в Мексику, до которой, впрочем, можно было за час добраться на машине), аэропорт этот был столь непритязателен, что напоминал, скорее, автобусную станцию. Даже «Старбакс» не счел нужным открывать тут филиал. И тем не менее даже здесь Роуз удалось найти множество подарков для всего семейства Казанчи.

Невзирая на спонтанный характер поездки, невзирая на то, что Роуз страшно волновалась о дочери и не знала, как сообщить о смерти бабушки, она начинала неуклонно впадать в своего рода туристический транс. Она внимательнейшим образом изучала ассортимент сувенирного киоска, надо ведь было подобрать особенный подарок для каждой из родственниц мужа, хотя выбор был, по правде говоря, невелик. Блокнотики в виде кактуса, брелоки в виде кактуса, магнитики в виде кактуса, рюмки для текилы с изображением ветки кактуса, всякие мелочи и безделушки, украшенные если не кактусами, то ящерицами и койотами. В итоге, чтобы никого не обидеть, Роуз для всех приобрела одинаковые наборы сувениров: многоцветный карандаш в форме кактуса с надписью «I love Аrizona», белая футболка с картой Аризоны на груди, календарь с видами Большого каньона, гигантская кружка с надписью «Здесь жарко, но сухо» и магнит на холодильник с крошечным живым кактусом. Еще она купила две пары цветастых шортов вроде тех, что были на ней, вдруг в Стамбуле тоже захотят в таких пощеголять.

Когда-то Роуз была девчонкой из Кентукки, но она прожила в Тусоне более двадцати лет и теперь у нее разве что на лбу не было написано «АРИЗОНА». Ее выдавала характерная непринужденная манера одеваться: светлые футболки, джинсовые шорты, соломенные шляпы и словно приросшие к лицу солнечные очки. Она даже двигалась как-то в аризонском стиле. В этом году Роуз исполнилось сорок шесть, но держалась она как резвая судейская служащая на пенсии; много лет проходила в строгих костюмах, а теперь наконец-то может наряжаться в умопомрачительные платья в цветочек. Вообще, Роуз считала, что так и не успела кое-что сделать, и теперь очень об этом жалела. Например, родить еще детей. Как же она горевала о том, что не родила больше, пока могла. Мустафа не особенно стремился стать отцом, и долгое время Роуз тоже устраивало такое положение вещей, ей и в голову не приходило, что когда-нибудь она об этом горько пожалеет. Возможно, это были издержки профессии: день-деньской среди четвероклашек, она как-то не замечала, чтобы в ее жизни недоставало собственных детей. С учетом этого они с Мустафой были, в общем, вполне счастливы в браке. Их союз не был исполнен страстного обожания, но зиждился, скорее, на утешительной общности привычек. И тем не менее им жилось куда лучше, чем тысячам других супругов, сведенных якобы пламенной любовью. Какая ирония судьбы, думалось ей, она ведь начала встречаться с Мустафой просто из мести, чтобы насолить Чахмахчянам. Но чем ближе она его узнавала, тем больше он ей нравился, тем желаннее становился. Иногда, искушаемая тайными соблазнами романтических мечтаний, Роуз и томилась по какой-то другой жизни с каким-то другим мужчиной, но в целом она отнюдь не жаловалась на то, что у нее было.