Борис Акунин - Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике [litres]

А хваленый британский парламент разочаровал. Там мухи дохли на лету. Когда в России зародится народовластие, наш русский парламент будет вроде конвента: с пламенными речами, бурными страстями, стычками, а понадобится – и с головами на пиках. «Гора» бурлит, кричит, клокочет, Жиронда кудахчет, в «болоте» квакают лягушки, а посередине сидит молчаливый Максимилиан, на тонких губах тень улыбки, на носу темные очки, и все смотрят, ждут – что скажет, и скажет ли.

Всё это будет. Обязательно.

Настоящая встреча, историческая, началась с исторической же сцены. На пороге дома издатель «Колокола» широко простер объятья, и ведущий автор «Современника» в них шагнул. Два поколения российских борцов за свободу символически соединились.

«Старик Державин нас заметил и в гроб сходя благословил?», – с неудовольствием подумал Герцен. Чернышевский выглядел почти юношей – личико гладкое, как щенячье брюхо.

«Современный человек у звонаря с древней колокольни», – думал Джабраил, глядя в близкую, настороженно улыбающуюся бородатую физиономию. Вслух же сказал, весело:

– Мы с вами будто двухглавая гидра революции. Куда ихнему двухглавому орлу против нас?

– Не революции, а эволюции, – сразу же обозначил принципиальное разногласие Герцен, и оба с облегчением отодвинулись, но все еще дружественно держали друг друга за локти. – Революция – средство крайнее. К нему прибегают, когда эволюция невозможна.

– Уж от вас услышать такое я не ожидал, – мягко укорил визави. – Ладно от наших либералов, которые боятся околоточного, но от героя глухих времен, прошедшего через горнило ссылки?

Херр Херцен, всё «горнило» которого исчерпывалось чиновничьей службой в тихой провинции, иронии не уловил и приосанился.

– Да, вам сейчас много легче, и слава богу. Власти готовы идти на уступки. Так зачем же их озлоблять? Надобно взять у них всё, что они готовы дать, а потом видно будет.

Ему хотелось ввернуть что-нибудь лихое, молодежное, демократическое, в духе «Современника». Очень кстати вспомнилась народная proverbe. Даже две.

– Поучимся у свиньи, – тонко улыбнулся он. – Пусть нам сначала дадут место у стола, а нижние конечности на него мы водрузим потом. Поспешишь – выйдет шиш.

– Помилуйте, – засмеялся Джабраил. – Где барину тягаться с поповским сыном по части плебейских присказок?

Да разразился целым фейерверком поговорок. Все их Александр Иванович слышал впервые.

– Кто медленно шагает, тот быстро отстает. Медлить – дело не избыть. Еду к обеду – к ужину приеду. Кто зявится – без порток останется. Матрена колебалась – так девкой и осталась.

Тут вышла прятавшаяся в прихожей Наталья Алексеевна. Эффектно – с засученными рукавами, перепачканными землей руками, в стратегически скромном платье «симплиситэ», с немного растрепанными волосами.

– Ах, это вы! – воскликнула она. – Я совсем забыла, что вам назначено. Что ж ты, Искандер, не напомнил? Заработалась на огороде. У меня принцип: всё, что можно произвести собственным трудом, делаю сама. Выращиваю, шью, стираю.

И сразу поставила себя предводительницей – увела застрявших на крыльце мужчин в гостиную.

Блюдца, чашки, вазочки запорхали над скатертью, ложечки-ножички звонко разлеглись по местам, а самовар Наталья Алексеевна грациозно раздула сафьяновым сапожком. Одним словом, «во всякой одежде красива, ко всякой работе ловка».

Поговорили о крестьянской реформе, о видах на конституцию, о прекрасной России будущего. Немного поспорили о том, следует ли считать крестьянскую общину проявлением стихийной расположенности русского народа к коммунизму либо тормозом развития свободной инициативы. Но до столкновения не дошло. Собеседники были дипломатичны, резкостей избегали и всячески выказывали взаимную симпатию. Договорились прекратить публичную пикировку между «Современником» и «Колоколом» – незачем радовать своими раздорами реакцию. Дружно поругали Бакунина, который обоим не нравился, – это еще больше утеплило атмосферу.

Наталья Алексеевна в разговоре не участвовала, но тонко улыбалась и иногда качала головой. Подбородком опиралась на кисть, из-за чего широкий рукав опустился, снова выигрышно обнажив локоть. Рука была точеная.

Леди и два джентльмена пьют чай [86] F. B. Johnston. Elbert Hubbard, James Pond and Frances Benjamin Johnston. 1900. Photograph. National Portrait Gallery (Smithsonian Institution).

«Дед размягчился, пора», – сказал себе Джабраил и приступил к делу.

– Я знаю, у вас был мой ученик по саратовской гимназии, дорогой мой товарищ Павлуша Бахметев. Горячей, чистой души человек. Сколько с ним было говорено о революции, о социализме!

Герцен нахмурился, догадываясь, куда выворачивает разговор.

– Перед отъездом он написал мне, что желает оставить деньги, предназначенные на общее дело, за границей – чтобы Третье отделение не наложило на них свою лапу. Хранителем этого капитала будет человек, в честности которого можно не сомневаться. Пусть деньги будут у него до тех пор, пока не наступит решительный момент борьбы. Тогда вы, Николай Гаврилович, написал он, будете знать, на что пустить эти средства. И вот этот момент наступил. Крестьяне зашевелились. До них дошли слухи, что обещанное освобождение будет надувательством. Они не получат ни долгожданной свободы, ни земли. Нужно немедленно создавать подпольную типографию, печатать прокламации, рассылать агитаторов. Мы все искренне признательны вам, дорогой Александр Иванович, за то что вы сохранили Бахметевский фонд в неприкосновенности. – Тут в глазах говорившего промелькнуло некоторое беспокойство: сохранил ли? – Пришло время передать эти деньги на общее дело. Вот зачем я приехал.

Морщина на герценовском лбу стала глубже. Отдать двадцать тысяч франков этому проныре, чтобы он еще пуще гадил «Колоколу»? Об этом не могло быть и речи.

Александр Иванович свыкся с ролью хранителя Бахметевского фонда. Оно было хорошо и с репутационной точки зрения, и в смысле общественного влияния. Ежегодный процент, тысячу франков, он раздавал по небольшой толике разным полезным людям, выбирая самых говорливых и писучих. Из-за этого в передовых кругах создалось преувеличенное представление о размерах фонда. Говорили, что там чуть ли не миллионы, и Александр Иванович этих слухов не опровергал. Чем крупнее фонд, тем крупнее его хранитель. Вот и кумир питерских крикунов примчался мести хвостом.

Отдай! [87] Сцена из первой постановки пьесы Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным» в театре Сент-Джеймс. 1895. Legion-Media.