Борис Акунин - Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике [litres]

Сойдя с поезда, оставил вещи в привокзальной гостинице, взял горбатый кэб – и по записанному адресу марш-марш. Просто сунул важному что твой Тургенев извозчику – в цилиндре! – листочек с адресом: черт-знает-как-читаемое «Park House, Percy Cross, Fulham». Тот кивнул, повез. Ладно, будут и наши ваньки грамотными, дайте срок. Еще и станут полезные книжки читать, поджидаючи седока.

Всё это Джабраил планировал сделать сам, в неотдаленном грядущем: написать полезные книжки, выучить ванек грамоте и прочее необходимое для Общественного Здоровья. Оно, Общественное Здоровье, сияло в лазоревой вышине, лучезарное, но достижимое. Туда, наверх, вела лестница, состоявшая из тысячи ступенек. Упорный, целеустремленный, знающий себе цену человек по ней обязательно поднимется. Топ-топ, прыг-скок, шажок за шажком. Сегодня предстояло сделать еще один, за тем и кавалерийская атака.

Лондона погруженный в свои быстро несущиеся мысли Джабраил пока не рассмотрел. Это было запланировано на завтра. Вертя головой, дома и площади видел неотчетливо. Готовился к рубке.

Коляска вдруг остановилась.

– Хиръюар, – сказал Тургенев, обернувшись, и показал кнутом на каменную стену, над которой зеленели кущи. – Парк-хаус.

«Dr. Alexander Herzen», было выгравировано на медной табличке, украшавшей крепкую дубовую калитку. Здесь же сверкал солидный бюргерский колокольчик.

На всякий случай визитер толкнул калитку – и довольно рассмеялся. Она была незаперта. Должно быть, обывателям блаженного Альбиона не приходит в голову, что кто-то может незваным войти в ихний «мойдом-моюкрепость».

Оказавшись в небольшом аккуратном саду и увидев барский дом, увитый пошлейшим плющом, Джабраил перешел с военной музыки на народную – тихонько пропел:

– «Вы хлебали щи – не утёрлися, вы не ждали нас, а мы припёрлися».

Но главные чудеса были впереди.

Из дверей выскочил негритянский человек, что-то спросил, да замахал рукой, как на курицу. Ого! Важно обитает херр Херцен – прямо Анна Иоанновна с арапчонком.

– Я Чернышевский, – сказал Джабраил африканцу. – Доложи, братец.

Тот не понял, залопотал.

– Чер-ны-шевский. Так и скажи. Хозяин поймет.

Выглянула горничная в белейшем фартучке. Потом другая, в кружевной наколке. Все изумленно пялились на чужого. По-русски ни бельмеса не понимали.

– Визитёр де Русси, – сказал тогда Джабраил на французском. – Трезампортан.

В Фулэме [83] T H. Shepherd. Lindsey House. Circa 1850. Watercolor. RBKC Libraries.

В окно высунулась жирная рожа в поварском колпаке.

– Vous vous êtes trompé de jour, monsieur, – недовольно пробурчала рожа. – On accueille sans invitation les dimanches [84] Вы ошиблись днем, сударь. Мы принимаем без приглашения по воскресеньям. .

Чистый Версаль, подумал Джабраил, предвкушая, как будет живописать сей кордебалет в редакции. Еще подумалось: не на мои ли деньги тут шикуют? И без того узкие глаза совсем сощурились.

– Франсуа, Жорж, кескиспас? – послышался женский голос с несомненным русским акцентом. На порог вышла особа в папильотках под шелковым платком, с круглыми глазами и сухой мордочкой, несколько напоминающая воблу.

А вот и Мария-Антуанетта, сказал себе нарушитель спокойствия и приподнял шляпу.

– Чернышевский. Прошу прощения, что не предварил. Я только с поезда, и сразу к дорогому Александру Ивановичу.

Очевидно не расслышав имени, вобла сердито воскликнула:

– Что за бесцеремонность! Мы принимаем соотечественников по воскресеньям! Обед с часу до трех пополудни!

– Мы в журнале «Современник», разумеется, слышали о знаменитых герценовских «воскресеньях» и даже писали о них. Я – Чернышевский, Николай Гаврилович, – отчетливо повторил Джабраил и с удовольствием зарегистрировал ужас, мелькнувший в глазах хозяйки. – Вы, я полагаю, госпожа Херцен? Могу я увидеть вашего супруга?

– Я не госпожа Герцен, я Наталья Алексеевна Тучкова, мы с Александром живем гражданским браком, – гордо ответила Мария-Антуанетта, схватилась за папильотку и покраснела. – Очень рада, но… – Беспомощно оглянулась назад. – Но Искандер об это время принимает травяную ванну. Ах, да что же я вас держу у порога. Прошу, прошу, поговорим внутри.

– Ничего, я подожду, пока он выйдет, – весело сказал Джабраил, поднимаясь в дом. – Ежели вы мне дадите последний номер «Колокола», я буду вполне счастлив.

– Сейчас, сейчас, – металась Тучкова, всё не могущая прийти в себя. – Я скажу ему. Вы располагайтесь.

Он сел в кресло, оглядел гостиную, наморщил нос. Страдалец за народ жил даже роскошней Некрасова, но тот известный куркуль, а светоносный Искандер слывет у россиян бессеребренником. В Петербурге в приличном доме нынче бронзы-хрустали по кладовкам попрятали, а тут они напоказ выставлены.

Ждать пришлось долго, Джабраил весь искрутился. Он охотно поизучал бы комнату, но в дверной щели то и дело посверкивали глаза. Должно быть, прислуга любопытствовала, кто это произвел такой переполох.

Наконец мадам явилась – уже без папильоток, в накинутой на голову мантилье (тоже еще испанка).

– Александр Иванович просит извинения, что не выйдет к вам. По предписанию доктора после ванны он должен лежать в покое. Однако ж вы можете коротко перемолвиться с ним через дверь.

– Понимаю, возраст требует попечения о здоровье, – почтительно поклонился Джабраил. – Через дверь так через дверь.

Поздоровался с великим человеком, как в султанском гареме – через непроницаемую взором препону.

Изнутри донеслось, с московским аканьем, с барской протяжцей:

– А я с вами, Николай Гаврилч, и здаро-оваться не стану. Предлагаю считать сей наш ранконтр не имевшим места. Такой дарагой гость, а я плаваю, будто сардель в бульоне. Приезжайте-ка вдругорядь, да по-настоящему. Тогда и потолкуем, душевно и сердешно.

– Когда же? – спросил Джабраил. – Могу быть у вас завтра рано утром.

– Нет-нет, я должен уехать на пару дней в Бирмингам, для закупки бумаги. Вы сами человек журнальный и понимаете важность этого дела. Приезжайте-ка в субботу, в полдень.

Гость ушел в холодном бешенстве.

Во-первых, кавалерийский рейд не удался. Поговорить о деле не получилось. А во-вторых, его, Чернышевского, будто какого-то просителя, заставили дожидаться аудиенции! Бумага, видишь ли, важнее встречи с острейшим пером России, специально прибывшим из-за тридевяти земель!

О, подлая надменность либеральной сволочи! В статьях да на словах все они демократы, друзья народа, но каждый, каждый сноб и лорнетист. Того же Тургенева или графа Толстого, поди, сразу принял бы.

Однако если бы Николай Гаврилович видел переполох, поднявшийся в доме после его отбытия, то убедился бы, что «кавалерийский налет» был не вполне безуспешен.