Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Простите, но это невозможно. Император надеется воссоединиться со своей женой и сыном. Все, что может поставить под угрозу этот шаг, не должно…

Он замолчал. Ему было больно объяснять.

— Я понимаю, — солгала я, с горечью думая о нежелании Марии-Луизы быть с супругом.

Вошла горничная с подносом, уставленным закусками. Я воспользовалась возможностью взять себя в руки.

— Вы сказали, что желаете говорить со мной о царе Александре, — сказала я, поднимая чашку с чаем. Убедившись, что у меня не дрожит рука, я осторожно отпила из чашки. — Несколько дней назад он посетил меня. Я нашла, что он держится очень уважительно.

— Как посол Франции в России, я хорошо знаю царя Александра. Конечно, он оказывает мне честь своим доверием. Последний раз, когда я видел его, он выглядел печальным. Сказал, что ваша дочь приняла его холодно.

— Мы с Гортензией говорили об этом после его отъезда, — призналась я. — Поймите ее! Сейчас тяжелые времена, а Гортензия горяча в своей преданности. Однако мне кажется, теперь она понимает важность дипломатии.

— Он очень хотел бы посетить вас снова, ваше величество, и спрашивал, удобно ли будет, чтобы он приехал в пятницу к ужину.

— Конечно!

Отказать просто немыслимо.

— Вы мудры. Императора, скорее всего, казнили бы, если бы не вмешательство царя.

Я протянула Арману небольшой сверток вещей для Бонапарта, которые тот мог бы взять с собой в изгнание: мой миниатюрный портрет (написанный в первый год нашего брака), книжка песен Гортензии, несколько цветочных луковиц, — в том числе лилий из рода Асфодель, которые так хорошо помогают его капризному пищеварению.

— И вот это обязательно передайте, — взяла я в руку талисман, который надевал Карл Великий, отправляясь на битву. — Скажите ему…

Я отвернулась, не осмелившись продолжить: «…что я буду ждать».

Пятница, 22 апреля

Царь Александр приехал сегодня к ужину. Он играл с мальчиками, Гортензия была любезна и даже очаровательна. Я наблюдала за происходящим как бы издалека, думала о Бонапарте.

3 мая

Мрачный день. Претендент — король Людовик XVIII — въехал в Париж. Мне рассказали, что толпа собралась большая, но приветствовали его без особых восторгов.

— Он скучный, — сообщила мне Карлотта, будто для правителя это — серьезный недостаток. Я слушала ее равнодушно, мысли мои витали далеко.

8 мая

Приехал из Милана Эжен. Он обнял меня, просил не волноваться, рассказал, что побывал во дворце и видел короля.

— Уже?

— Все прошло лучше, чем я ожидал.

— Я тут разбирала свои пожитки… Среди них есть то, что я хотела бы отдать Августе. — Эжен удивленно разглядывал бриллианты. — Не волнуйся, отдам несколько и Гортензии тоже. Я отложила для тебя целый ящик вещей.

Сын внимательно посмотрел на меня, глаза наполнились слезами.

— Разве они тебе не понадобятся, мам?

Без даты

Гортензия, Эжен и царь Александр — молодые пылкие идеалисты. Как странно, что они подружились. Я сидела у камина, общаясь с ними, но мое сердце в тот момент было далеко, на небольшом средиземноморском острове Эльба. Он уже должен быть там, у моря.

Четверг, 12 мая

— Но, мама, ты обязательно должна поехать, — умоляла Гортензия. Она пригласила царя Александра в свой сельский замок возле Сен-Ле и теперь волнуется. — В конце концов, разве не ты настаивала, чтобы я его приняла? Без тебя получится совсем не то.

— Знаю, — отмахнулась я, — но…

Теперь у меня в ушах постоянно звенит, этот звон не дает мне уснуть. У меня бывают приступы головокружения и слабости. И я ничего не могу поделать со своей меланхолией.

— Но ты приедешь?

— Конечно, дорогая, — улыбнулась я.

14 мая, Сен-Ле

До Сен-Ле доехала более или менее благополучно, но вскоре после приезда случился один из моих приступов. Как они меня пугают! Очнувшись, я лежала в комнате для гостей. Мадемуазель Аврильо принесла мне настой лимона и цветков апельсина. Погода холодная и сырая — с моей стороны было глупо отправиться на прогулку в открытой коляске Гортензии. Слышу доносящиеся снизу голоса царя Александра и Эжена, смех Гортензии.

К ужину мне надо набраться сил.

«Восстановить равновесие», как говаривал Бонапарт. О, мой Бонапарт!

15 мая, по-прежнему в Сен-Ле

Приготовлена карета для моего возвращения в Мальмезон. Мне по-прежнему нездоровится. Пока есть силы, хочу записать свой разговор с царем, состоявшийся вчера вечером.

Перед ужином я послала слугу сообщить, что я хочу его видеть. Александр тотчас пришел ко мне в комнату.

— Ваше величество, — сказал он, — боюсь, мы вас утомили. Не вставайте, — настаивал он. Потом попросил разрешения сесть в ближайшее ко мне кресло.

— Царь Александр, я…

— Ваше величество, умоляю, зовите меня Алексом, — сказал он с улыбкой.

— Очень хорошо, Алекс.

— Я должен сделать вам признание. — Он положил правую руку себе на сердце. — Мне очень нравится ваша семья. — Почувствовав внезапно нахлынувшую слабость, я принялась искать сухой носовой платок. — Ох, вот видите, я сразу вас расстроил.

— Царь… Алекс, я хотела сказать, позвольте быть с вами откровенной. Меня беспокоит дальнейшая судьба Гортензии и Эжена. Я не смогу спать, пока она не решена.

— Я позабочусь об этом немедленно, — поцеловал он мне руку.

Если бы только я могла поверить этому русскому! Бонапарт доверял ему — и был обманут.

Понедельник, 16 мая, Мальмезон

Снова дома, но по-прежнему совсем больна. Слабость одолевает меня, как и невыносимая грусть. Доктор Оро прописал рвотное, но оно не помогает.

26 мая

Слегка лихорадит, кружится голова. Пишу это в постели, у меня ужасная сыпь. Гортензия хочет вызвать своего врача, но такая неверность, я знаю, огорчит доктора Оро.

— Я сделаю все, что вы скажете, — сказала я ему. Теперь у меня на горле отвратительный пластырь.

По-прежнему ни слова от «властей».

Без даты

Гортензия растерялась, когда я велела ей принести шкатулку, спрятанную в шкафу за моими шляпами.

— Пожалуйста, достань ее для меня, — попросила я.

— Почему не послать за ней слугу?

— Нет, — сказала я, падая на влажные подушки.

Дубовая шкатулка была тяжела, если судить по раскрасневшимся щекам Гортензии и капелькам пота, выступившим у нее на лбу. Она со стуком поставила шкатулку на тумбочку у кровати.

— Нет, поставь на кровать, — попросила я, пытаясь сесть. — Ключ в верхнем левом ящике моего секретера, под коробкой с визитными карточками.

Металл ключа показался мне слишком холодным. Повозившись некоторое время с замком, я наконец открыла его. В ящике лежали мои старые газеты, сертификат о венчании, письма Бонапарта, перевязанные алой лентой. Все это я осторожно вынула. Это всего лишь бумаги — и в то же время такая страсть, такая горячая любовь!