Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Как во сне, — сказала я. То и дело ветер приносил слабый запах жимолости.

Эми улыбнулась. Той «ужасной тюремной улыбкой», как окрестила ее Фэнни.

На улицу Турнон свернула повозка, запряженная гнедыми лошадьми. За нею ехали две другие. На последней стоял высокий молодой человек, одежда которого была украшена красными, белыми и синими лентами. Женщина в платье из флага стала радостно кричать, поднимая младенца словно для благословения.

— Не Тальен ли это? — спросила я. Именно его подпись стояла на постановлении о моем освобождении. Рядом с ним сидела очень красивая молодая женщина, едва прикрытая белой тогой и шарфом с надписью «Свобода», перекинутым через плечо. Ее курчавые черные волосы были коротко, по-мальчишески, острижены. — И Тереза Кабаррюс!

Мои дети рассказали, как эта дама послала депутату Тальену записку из тюрьмы, спрятанную в капусте заодно с маленьким кинжалом; как ради ее любви он размахивал этим кинжалом в Ассамблее, бросил вызов тирану Робеспьеру и покончил с террором.

— Ваши друзья — новые король и королева, — сказала вышедшая к нам Фэнни. — Могут пригодиться.

Я сорвала цветок с росшей в горшке розы и попробовала бросить его в повозку. Однако промахнулась и попробовала снова, окликнув на этот раз Тальена по имени. Тереза посмотрела на наш балкон, попыталась сказать что-то Тальену, но на улице было слишком шумно.

Вскоре после этого в ворота постучали. Жак, вернувшись, сказал:

— Приходил мальчик — просил передать вам, что дама, ехавшая с депутатом Тальеном, приглашает вас к себе.

— Тереза? Он оставил адрес?

— Улица Жорж, девять. Завтра в три пополудни.

— Ты похлопочешь о Мари? — спросила Фэнни, схватив меня за руку.

12 августа

Дверь открыл худенький подросток чуть старше Эжена. [68] Грегори, четырнадцатилетний сын одного из деловых знакомых Терезы, был выпущен накануне из Люксембургской тюрьмы. Я прошла за ним в комнату, уставленную цветущими кустарниками в горшках.

— Она с-сейчас п-придет, — заикаясь, сказал он и ушел.

До меня донеслось пение: женский голос выводил какой-то печальный напев. В комнату вошла Тереза Кабаррюс в просторной белой тунике на древнеримский манер. Короткие иссиня-черные кудри, как и у меня, обрамляли ее лицо, делая похожей на мальчишку.

«Постриглась по той же причине, что и я», — подумалось мне. Но той серой бледности — печати, отметившей жертвы террора, — у нее не было. Вряд ли она пережила заключение. Мы обменялись обычными любезностями.

— На вас нет шрамов, — сказала я, имея в виду ужасы прошлого.

Тереза сбросила с ноги белый шелковый тапочек.

— Видите? — Она коснулась трех пятнышек на пальцах. — Это крысы.

Я приложила ладонь к горлу, зная, на что крысы способны.

— Скажу вам по секрету, — погладила меня по руке Тереза, — в Ла-Петит-Форсе меня удерживали в комнате восемь стражников. Приказали раздеться. — Она рассказывала совершенно спокойно. — Я сознавала, в какой опасности нахожусь. Тюремщик, коротышка с отвратительным лицом, воспользовался своей властью и приказал остальным уйти. И тогда потребовал от меня плотской благодарности за то, что мог сделать для меня в таких условиях.

Я смотрела на нее, на чистую белую кожу, на зарумянившиеся щеки. Тереза казалась ранимым ребенком, чувственным мальчишкой.

— Прежде я верила в любовь, — продолжала она, — но больше не верю. Вероятно, это и есть мой шрам… — Она с удивлением глядела мне в глаза. — Вы плачете? Обо мне?

— Ваша любовь творит великие дела, — сказала я. — Мне говорили, что вы под страхом смерти отказались подписать заявление, которое скомпрометировало бы депутата Тальена.

— Я выступала в роли героини, и, должна признаться, она пришлась мне по душе. Реплики, костюмы, рукоплескания обладают определенным шармом, вам не кажется? — Она улыбнулась, обмахиваясь веером. — Простите, я неравнодушна к театру. Моя слабость. Но я обещаю всегда быть с вами честной. Мою лояльность вдохновляла не любовь: просто смерть перестала пугать. — Она со щелчком закрыла свой веер. — А это и есть истинная свобода, друг мой.

В прихожей послышался мужской голос и шаги. Вошел Тальен, а следом, волоча за собой саблю, — депутат Баррас.

— Роза! — с уже знакомой обаятельной улыбкой воскликнул Тальен и обнял меня.

— Как я рада вас видеть!

— Помните депутата Барраса? — спросил Тальен.

— Конечно, — сказала я. — Несколько лет назад вы вдвоем заходили ко мне в салон на улице Сен-Доминик.

— Гражданка Богарне, как я рад! — поприветствовал меня депутат Баррас, взял мою руку и, по-старомодному нежно, поцеловал ее. От него пахнуло серой амброй. — Неужели это было так давно? — сказал он с печальным выражением глаз. Баррас пополнел с тех пор, как мы виделись с ним: кожаные охотничьи панталоны плотно облегали его бедра. Несмотря на это, он был само изящество.

— Вас впустил юный Гьери? — спросила Тереза. Депутат Баррас обнял ее. — Он такой худой.

— Пошлите его ко мне, я его откормлю.

— К вам я и близко его не подпущу.

— Несправедливо! — Депутат Баррас опустился в розовое плюшевое кресло; Тальен стоял у камина. — Знаю об участи вашего мужа. Примите мои соболезнования, Роза.

Я кивнула.

— Такое невезение. Еще бы несколько дней — и… Если бы только…

Если только…

— Все мы оплакиваем кого-то… — сказала я. — Все кругом потрясены последними событиями, каждый потерял близких…

Я взяла предложенный служанкой стакан вишневой наливки и подняла его в тосте:

— Хотела бы поблагодарить прежде всего вас, Тальен, мой дорогой друг. На постановлении о моем освобождении стоит ваша подпись.

— Простите, что не смог вызволить вас раньше, — уронил Тальен.

— Как благодарю всех вас. Похоже, именно вы трое спасли нас от тирана Робеспьера.

— Это мы, «кровопийцы», как он любил называть нас, вкусили наконец и его крови. — С этими словами депутат Баррас опрокинул в себя остатки бренди.

— Тальен и Баррас заслуживают самой высокой похвалы, — кивнула Тереза.

— Но разве вы не посылали Тальену записку и кинжал, спрятанные в капусте? — с улыбкой спросила я. — Мне мои дети рассказывали…

— Обожаю эту историю, — усмехнулась Тереза. — По правде говоря, мы действительно разработали такой план…

— Стало ясно, что нас всех ожидает, когда Робеспьер стал брать уроки верховой езды, — пояснил депутат Баррас, набивая трубку. — Когда политик начинает ездить верхом, готовьтесь к битве: простейший урок, преподаваемый в любом военном заведении.

— Значит, Тереза не отправляла записку Тальену? — спросила я.

— Вы имеете в виду послание, в котором говорилось об «известной трусости» нашего друга? — рассмеялся депутат Баррас. Тальен грозно на него покосился.