Юрий Давыдов - Жемчужины Филда

Путешественник, лишенный сентиментов, и это отец Герасим понимал, хотя и Стерна не читал, пускал, как под сурдинку: жители Ерусалима, находясь под турком, понимают, что возрождение Сиона близко. А ведь протоиерей недаром слышал в Комитете все, что слышал. И каждою кровинкою он был в согласье с особой важной: россияне мне дороже. А посему в посулах Плонского, душа которого, напоминаю, укрылась в Иерусалиме, отец Герасим явственно расслышал: о Боже правый, жидам-то на подмогу сам Джон Буль. (Скажу вам шепотом: протоиерей не твердо был уверен в этом. Но он, как Гоголь, сочинитель ему любезный, понимал: англичанин, он везде юрит, и до всего ему есть дело.)

Уже светало, когда наш эксперт поставил точку. Мурлыка-Васька тотчас же мышку цапнул. Она пищала, и кот из жалости оставил от норушки хвостик, вполне беззвучный. Да и улегся спать.

Протоиерей, исполнив долг, последовал его примеру. Разоблачившись, потянулся всеми хрящиками. Охо-хо-хо, уж день субботний наступил, и нынче в баньку. Угу, угу, имел-таки влияние иудей, ан не такое уж краеугольное, чтоб он, отец Герасим, банился по пятницам.

ПРОШУ ВАС, отдайте должное умению нащупать ход вещей, а не выкидывать ужимки и прыжки сюжетов.

Протоиерей посвистывал во сне. А пароход из Гамбурга посвистывал, швартуясь к набережной. Ну, что ж в том странного? А ровным счетом ничего. Но кто, скажите, кто сумел бы обнаружить связь гамбургского пироскафа с ездой в карете обер-аудитора Попова и девицы Облеуховой, которая, увы, брюхата?

Остановилась же карета у дома г-на Шомера, коллежского советника. Он кто такой, Василь Богданыч? Директор родовспомогательного заведения. Добрейший немец там заглавным. Однако как начальник едва ли отличит он пол новорожденных. Но ежели девицу (с формальной точки зрения) привозит ответственный сотрудник Госбезопасности, Василь Богданыч без формальностей отвозит и ее, и обер-аудитора Попова в дом Воспитательный, который там же, на набережной Мойки, и помещает инкогнито в секретном отделении приюта. (Тот, кто усомнится в наличии такой родилки, получит почтой документ, но, разумеется, с оплатой на наш валютный счет.)

Опять же нет странного и в том, что ваша мысль так резво устремилась к прелюбодейству обер-аудитора Попова. Прибавьте перца, мысль станет изощренней: учитель выгораживал ученика — всему виной Белинский, недаром он — Неистовый.

Теперь оборотите взор на бедную девицу Александру Облеухову. Она ведь в положенье бедной Лизы, хоть и не помню, была ль москвичка Лиза в интересном положении.

Однако суть в ином. В минувшую неделю девице Александре не попадался пруд, чтоб утопиться и тем перевести вопросы бытия в небытие, как героине повести Карамзина. Не видно было ни ряски, ни лягушек, ни плакучих ив, жалеющих таких девиц. Оскалясь, волны Балтики хлестали в скулы гамбургского парохода, идущего в Кронштадт и в Петербург. Резона не было топиться, а был резон припасть к стопам.

ЗЛОПОЛУЧНАЯ, ОСКОРБЛЕННАЯ, поруганная жертва развратного злодейства припадает к стопам Вашего Императорского Величества. В моем лице и заодно со мною умоляют Вас, Всемилостивейший Государь, родитель мой, которого Бог уже призвал к себе, чтоб не был он, родитель мой, свидетелем дочернего позора, а также братья, которые позора моего не знают и служат Вам в армейских гарнизонах.

Всемилостивейший Государь! Бог дал мне силы одной, без средства к пропитанию, пасть к ногам Вашим с надеждой, что Вы прольете отраду в мое истерзанное сердце строжайшим наказанием преступника.

Если же не могу я лично предстать пред Вашим Величеством, благоволите назначить доверенное лицо, коему я передам то, что желала бы скрыть не только от людей, но и от самой себя.

СИЛЬНА У НАС ПОВАДКА ПОДОЗРИТЕЛЬНОСТИ. Хватили обухом Попова — он обрюхатил Облеухову. И в раже переоценки ценностей — Белинского. А ведь ни тот и ни другой на честь девичью не покусились.

Напротив, семьянин Попов распоряженьем графа Бенкендорфа назначен был доверенным лицом к несчастной Александре. Михал Максимыч, хоть и сионист, но вместе и карамзинист: обремененный службой, он и беременной девице услужил — готов и стол, и дом, и родовспомогательные средства.

Взглянув же пристальнее, видишь, сколь хорошо, когда есть символ нации. Бесчестье дочери полковника государю было больно. Тому свидетельством не ода, а ордер, не пиит, а казначей: ей отвалили две тысячи рублей, тогда отнюдь не деревянных.

Казалось бы, и баста. Э, нет, ведь на дворе был век жестокий. Девица родила малютку. Ее зачислили пансионеркой Воспитательного дома. Да и приставили почетного опекуна. Им был граф Виельгорский.

Глаза на мокром месте. Бывает, следователь разрюмится — у нас не всякий Рюмин, известный следователь Гебе. Да-с, разрюмился. Ужели совместился с девицей Облеуховой? Трансплантация случалась у Флобера. Но он, как сам признался, был и мадамой Бовари. А ты, брат, оставаясь, к сожаленью, однополым, сентиментально восхитись и государем, и Третьим отделением, где голубые все.

Ну, и довольно. Продолжим следственное производство. И перво-наперво закроем дело Облеуховой А.Н. Она нисколько не причастна к сионизму — и в мыслях не держала супружество с евреем-нехристем. А выкресты, как мы установили, ей не встречались. Да и охота ли венчаться с конем леченым?

…ПРОГРЕСС, КАК ОБОРОТЕНЬ. Одна и та же сила во столько-то иль столько лошадиных сил, машина, сделанная в Гамбурге, привозит нам на однотрубном пироскафе и облую девицу Облеухову, и обольстителя ее, злодея Ащеулова.

Нам это имя случалось называть, ссылаясь на показания декабриста-прапорщика, давно уж сосланного на берега угрюмого Витима. Он с Ащеуловым служил на Юге, в той армии, где и полковник Пестель. Майор прослыл Лукой Мудищевым. Не всея России, как тот, прославленный поэмой, а регионального масштаба. Но, ей-же-ей, кликуха грубовата, пошловата, незамысловата. Он был поэтом пламенных соитий.

С летами пламя укоротилось, сникло, равнодушная природа фитиль-то подвернула. Но силы творческой не убыло, взыскательности прибыло, он создавал из романтических затей роман полифоничный… В начале службы, совсем зеленым, Ащеулов видывал и атамана Платова. Боец с седою головой из дальнего похода трофеем вывез компаньонку-англичанку. Товарищ боевой участливо спросил: «Зачем она тебе?» И Ащеулов, почтительно не приближаясь, но воспылав от напряженья ушною раковиной, поймал предобродушнейший ответ: «Э, не подумай, что для хфизики»… Вот и Ащеулов, генерал, не столь он ради хфизики трудился, сколь разрабатывал художественное многообразие. И тоже, как некогда и атаман, из импортного материала: в отставку вышел и, человек богатый, вояжировал в Европе.