Энн Пэтчетт - Голландский дом

Учеба в медицинской школе была чем-то вроде одной долгой игры в бадминтон. Я не знал, что буду делать, когда все станет еще сложнее. А оно станет.

— Когда я закончу учиться, времени у меня точно не будет, — сказал я. — Я начну практиковать, устроюсь на работу. Или не буду практиковать, потому что видал медицину сама знаешь где, поэтому мне придется искать другую работу, и вот тогда уж точно времени не будет. Это отговорка до конца моих дней, согласна? Сейчас неподходящее время.

Хотя доктор Эйбл сказал, все будет иначе: первый год, да, самый трудный, но есть еще и второй, и третий. Он сказал, что по мере овладения новыми знаниями и навыками мне будет все легче и легче. О Селесте доктору Эйблу я не рассказывал.

Мэйв сдернула с пачки целлофан. По тому, как она прикурила, мне стало очевидно, что она и не думала бросать. Слишком органично она выглядела с сигаретой, слишком расслабленной была.

— Значит, все дело во времени, — сказала она. — Ты заслуживаешь семью, но момент никогда не будет подходящим.

— Диабетикам нельзя курить. — Я уже достаточно проучился на врача, чтобы знать об этом. Хотя на самом деле к медшколе это знание не имело никакого отношения.

— Диабетикам ничего нельзя.

— Ты проверяла сахар?

— Ты что, собираешься о сахаре меня спрашивать? Не уходи от темы. Что ты намерен делать с Селестой?

— Мы могли бы пожениться летом. — Я всего лишь хотел ее позлить, потому что и она меня злила, но как только я это сказал, то понял: звучит на удивление резонно. Почему бы и нет? Чистая квартира, вкусная еда, много секса, счастливая Селеста — такого уровня взрослой жизни я раньше себе и не представлял. Я повторил фразу еще раз, будто пробуя ее на вкус. Звучало очень по-житейски. Мы могли бы пожениться летом. Все различные сценарии, которые я разыгрывал в своем воображении до сих пор, включали разочарование Селесты — ей будет больно, и я буду чувствовать себя виноватым, а потом, когда все закончится, стану скучать по голой девушке в своей постели. Но я никогда не рассматривал возможность сказать «да»; думал об этом как о неподходящем времени в длинной череде неподходящих времен. Может, пожениться сейчас — не самый плохой вариант. А то и лучший.

Мэйв кивнула, будто бы ровно это и ожидала от меня услышать.

— Помнишь, когда папа и Андреа поженились?

— Конечно. — Она меня даже не слушала.

— Странно, но в моей памяти свадьба и похороны всегда смешиваются.

— У меня то же самое. Думаю, все дело в цветах.

— Как по-твоему, он ее любил?

— Андреа? — переспросил я, как будто речь могла идти о ком-то еще. — Нет, конечно.

Мэйв снова кивнула и выдохнула длинную струю дыма в открытое окно.

— Думаю, он просто устал от одиночества, только и всего. У него в душе зияла дыра, а Андреа всегда была поблизости и все повторяла, что она — тот самый человек, который заполнит брешь, и однажды он просто решил ей поверить.

— Или ему просто надоело это выслушивать.

— Думаешь, он женился на ней, просто чтобы она заткнулась?

Я пожал плечами.

— Он женился на ней, чтобы положить конец разговорам о том, стоит им пожениться или нет, — как только я это произнес, то понял, что именно мы обсуждаем.

— То есть ты любишь Селесту и хочешь провести с ней всю свою жизнь, — это не звучало как вопрос. Мэйв просто подводила черту, проясняла.

Я не женюсь этим летом. Мысль о женитьбе ускользнула так же быстро и бесследно, как и появилась, и чувство, оставшееся у меня, было ровно таким, каким я его себе и представлял: печаль, восторг, утрата.

— Нет. Ничего подобного.

Какое-то время мы обдумывали эти слова.

— Ты уверен?

Я кивнул, прикурил вторую сигарету.

— Почему мы никогда не обсуждаем твои сердечные дела? Мне бы это очень помогло.

— Мне бы тоже, — сказала Мэйв. — Но у меня в этом плане по нулям.

Я посмотрел ей в глаза.

— Я тебе не верю.

И тут моя сестра, которая в гляделки и у совы бы выиграла, отвела взгляд:

— Придется поверить.

После того как я вернулся из Дженкинтауна, Селеста решила, что во всем виновата Мэйв:

— Она сказала тебе порвать со мной за три недели до выпуска? Кто так поступает?

Мы были в моей квартире. Я сказал, чтобы она не приезжала, что я сяду на поезд, приеду и мы поговорим, но она ответила, что это нелепо: «Мы не будем разговаривать в присутствии моей соседки».

— Мэйв ничего мне не советовала. Вообще ничего. Она просто меня выслушала.

— Она сказала, чтобы ты не женился на мне.

— Ничего подобного.

— Все равно — кто обсуждает подобные вещи с сестрой? Думаешь, когда мой брат решал, поступать ему на дантиста или нет, он приехал в Бронкс, чтобы мы могли это обсудить? Люди так не делают. Это ненормально.

— Может, он и не стал бы ничего с тобой обсуждать. — Я почувствовал легкий укол раздражения и позволил ему перерасти в гнев: гнев куда приятнее чувства вины. — Возможно, потому что знал: ты не станешь его слушать. Или он мог обсудить это с родителями, потому что у вас есть родители. А у меня есть Мэйв, ясно? И хватит об этом.

Селеста почувствовала, что теряет преимущество, и сменила курс, как маленькая лодка под порывом ветра.

— О, Дэнни. — Она положила руку мне на плечо.

— Хватит, серьезно, — сказал я, будто это я был пострадавшей стороной. — Ничего не получится. И никто в этом не виноват. Просто время неподходящее.

И за эту короткую примирительную фразу, вырвавшуюся из воздуха, она еще раз легла со мной в постель. Потом она сказала, что хочет остаться на ночь, что уедет рано утром, но я ответил отказом. Без дальнейших разговоров мы упаковали ее вещи и вместе сели в обратный поезд до Бронкса, каждый с сумкой на коленях.

ХИРУРГИЧЕСКАЯ ПРАКТИКА давалась мне особенно хорошо. Я был не менее добросовестным, чем мои однокурсники, но делал все в два раза быстрее, что лишний раз доказывает, насколько хорошую службу сослужил мне баскетбол. Скорость — одно из условий заработка для больниц, поэтому, хотя педантичность была в большой цене, замечали вас именно за скорость. Как-то раз незадолго до выпуска мой руководитель пытался уговорить меня записаться на трехлетнюю специализацию по торакальной хирургии после ординатуры. Последние два часа я провел, ассистируя ему в правой нижней лобэктомии, и он восхищался искусностью моих узлов. Мы сидели в тесной комнатушке с письменным столом и двухъярусными кроватями, где спали по двадцать минут между операциями. Мне казалось, я по-прежнему слышу запах крови, поэтому я встал, чтобы еще раз умыться в небольшой раковине в углу, в то время как мой наставник продолжал стрекотать о моем прибыльном таланте. Настроение было так себе, поэтому, вытеревшись бумажным полотенцем, я ответил, что талант у меня, может, и есть, однако пользоваться им в мои планы не входит.