Натан Полянский - Славен город Полоцк

А поздно вечером Иванко разыскал городника среди штабелей бревен, где тот работал, и тихо шепнул:

— В седмицу в церкви возле деда станешь.

В воскресенье Ондрей отпросился у тивуна в посад. С тех пор как он одряхлел, ему разрешалось отлучаться из замка в нерабочие дни, чтобы повидаться с посадскими ковалями, поглядеть, какие новые изделия научились они делать, и самому перенять это умение, услышать разные новости. Уходил он редко, не чаще двух раз в год. Теперь, знать, понадобилось. Его сопровождал Иванко. По крутому склону они спустились к Полоте, перешли по мосту на Заполотье, где размещался посад.

Дед неторопливо рассказывал про порядки в посаде. Здесь жили вольные люди, обязанные лишь вносить князю дань. Бортники давали колоды меду, мясники — говяду, ральники — жито и ячмень, ремесленники — кто что делал, купцы давали часть от своего товара, а которые побогаче — золотые браслеты, кольца, украшения, серебряные вазы и кубки, резь по дереву и кости и многое иное. И пока кто платил, был свободен и пользовался защитой князя.

— А кто не имеет ни земли, ни ремесла? — допытывался Иванко.

— Кто помогает выгружать рыбу или работает поденно на дорогах и мостах, с того берут ногату, резан... А кто закупом стал, за того платит его хозяин.

— Ты тоже закупом был, пока стал рабом?

— Тоже.

— Знаешь что, дедушка, давай убежим! — неожиданно предложил Иванко.

— Далеко не убежим...

— В лесу спрячемся, выроем землянку, станем сами жить.

Дед покачал головой:

— Не создан зверем человек, не способен жить одиноко. Как обойдемся без шевца, без пекаря, без деревника?.. И они без нас не обойдутся. Нет, каждый человек нужен всем, убегать надо к людям, а не в лес.

— Ну, убежим к людям... Я не хочу быть всю жизнь рабом.

— Когда-нибудь кончатся рабы, — убежденно произнес Ондрей. — Был кузнец Алфей, сильный раб, справедливый. Ударом молота колоду в землю вгонял. Однажды отковал он меч на княжью голову, да спрятал его. Как найдут люди тот меч — конец рабству придет... Говорил Алфей: «Будьте свободны, рабы!» Обязательно придет это время, да кто угадает — когда? Может, лет через десять, а может, и через десятью десять.

Дед умолк, остановился. Сощурив глаза, всматривался в мутную даль над Двиной. Казалось мальчику: видит дед чудесное далекое время без рабов; думалось: встань он выше — тоже узрит все, что видит дед. Даже оглянулся — нет ли камня под ноги?

— Ну, что там, дедушка?

— Солнце сквозь туман идет в желтом венце, а над венцом — белая корона. Быть стуже, быть лиху, быть многим смертям, — тихо, словно бы про себя, ответил Ондрей.

Они обогнули рубленую церковь во имя святой Параскевы- Пятницы и вступили на обширное торговище. Площадь была запружена народом. С крыльца дома тысяцкого — городского воеводы и судьи — рослый служка выкрикивал повеление князя. Рядом стоял сам тысяцкий и подсказывал, должно быть, про что выкликать. Иванко загляделся на его высокую рыжую меховую шапку, сафьяновые сапоги с острыми носками и не слушал. Ондрей, наоборот, напрягал туговатый слух, чтобы ничего не упустить, и время от времени трогал мальчика за плечо: «Слушай, слушай, потом перескажешь!»

А князь повелел собираться тысячью — городскому ополчению: с каждой улицы по пять оружных людей о конь, а с концов гончарного, кузнечного, древодельного и рыбного — особо по сорок человек. Лавникам и купцам велено давать гривны на войну, кузнецам — ковать сабли и топоры, оружникам — делать панцири и шеломы, кожникам — ладить сбрую, житным людям — ставить лари с брашном [8] Зерно, хлеб. , а попам — богу молиться за удачу похода и за погибель ворогов Полоцкой земли. Было также объявлено, что на помощь полочанам шлют своих воинов Кричев, Туровля, Камень, Лепель, Остров, Лукомель и иные передграды Полоцкой земли.

Ондрей ужаснулся. Никогда еще на Полоцкой земле не собиралось такое многочисленное войско. А чем больше войска, тем больше крови, пожаров, новых невольников, тем больше нищеты — и здесь, и там, и по всему военному пути.

— А против кого война? — спросил Ондрей ближайшего лавника. Это был Алипий, лихварь. На широкой лавице он раскладывал привезенный товар: серебряные и медные крестики, ладанки против стрелы и копья, лики святой девы Марии.

— На Новгород пойдем, — ответил ростовщик, рукой отстраняя Иванко, слишком близко подошедшего к лавице. — Теперь уж посчитаемся. Не станут больше на волоках грабить.

— И ты воевать пойдешь?

— Не хуже я иных, двух лучников нанял да пять конников снаряжаю.

— Ради прибытков собственную голову клади, а не чужими откупайся.

Дед Ондрей оглянулся. Все лица вокруг — лица тех, кому повелено было снарядить войско, отдать князю своих сыновей, свой кус хлеба, свой труд, — выражали уныние и тревогу. Они, как и Ондрей, понимали: надвигается великое несчастье. И он сказал:

— Против воров на волоках и двух десятков дружинников станет.

— Все новоградцы воры, — отозвался Алипий.

— Неправда! Вор тот, кто за полгривны гривну имает, кто рабов держит, кто огнища разоряет. Неправда твоя!

Вокруг них собралось несколько ремесленников.

— Неправда твоя! — крикнули они Алипию, поддерживая деда.

От них этот возглас перекинулся на большую толпу, стоявшую возле церкви, а там и вся площадь зашумела:

— Неправда... неправда... неправда...

Кроме ближайших соседей Ондрея, никто не знал, как возник этот клич, но все сразу восприняли его более общий смысл: он отвергал призыв к войне.

Тысяцкий жестом оборвал глашатая, прислушался к недовольному гулу на площади и обернулся к стоявшему позади него гридю с мечом. Почти тотчас из-за дома тысяцкого выехало два десятка вооруженных всадников — ровно столько, сколько, по словам Ондрея, нужно было, чтобы покарать разбойников на волоках и тем восстановить мир между соседними княжествами. Теперь эти верховые, размахивая мечами, устремились в толпу.

— Беги, дед, голову спасай, — торопливо шепнул кто-то рядом с Ондреем.

Дед и Иванко заспешили к переулку. Впереди них все расступались, позади смыкались. Но конные не думали кого-либо преследовать и вряд ли даже поверили бы, что мощный гул несогласия, только что сотрясавший площадь, был возбужден скрипучим голосом какого-то деда. Они получили приказ лишь водворить тишину и остановились там, где она их застала, темными пятнами возвышаясь над толпой.

Глашатай мог продолжать. Теперь он выкрикивал приметы челядинцев, которые в последние дни бежали от разных владельцев; затем перешел к торговым новостям.

Когда площадь осталась далеко позади, Иванко достал из кармана своих легких портов металлическую полую пирамидку — наконечник для пики — и, виновато улыбаясь, показал ее деду.