Владислав Романов - Нефертити

— Я уже поела, — поднимаясь, испуганно пробормотала Нефертити.

Она давно порывалась уйти, но Илия её не отпускал, боясь гнева наследника.

— Отец при смерти, — сообщил царевич.

Все застыли, услышав эту новость. Повар вбежал с целым подносом жареных уток, от которых исходил ароматный парок, поставил на стол, поклонился.

— Будем надеяться, что... — царевич не договорил. — Оставьте нас одних.

Все, поклонившись, вышли.

— Так всё неожиданно получилось, — негромко вымолвил он. — Я почему-то всегда считал, что отец бессмертен, а если что-то и случится, то боги всегда придут на помощь и помогут ему одолеть любую болезнь. Столько раз в последние годы он неожиданно заболевал, иногда тяжело, но проходило несколько дней, отец поднимался, и всё продолжалось по-прежнему, что я привык к этому и совсем не ожидал... — голос его дрогнул, он помолчал. — Лекарь объявил, что он и до утра не доживёт. Я совсем не ожидал, что вот так...

Он до крови прикусил губу, но всё равно не смог удержать слёз. Они вдруг брызнули градом, как дождь. Царевич неожиданно завыл, но тотчас зажал рот ладонью, однако слёзы лились и лились, и он не мог их остановить. Всё случилось так неожиданно, что принцесса замерла, рот её приоткрылся, а глаза тотчас наполнились слезами сострадания и нежности. Она бросилась к наследнику, обвила тонкими руками его шею, прижавшись к нему всем телом, точно пытаясь приласкать и успокоить, коснулась щекой щеки.

— Я знаю, это страшно, когда на твоих глазах умирает отец или мать, а ты ничем не можешь им помочь, я знаю, знаю! — горячо зашептала она, гладя его по волосам, и юный властитель сразу успокоился, слёзы высохли, и он шумно вздохнул. — Я плохо помню, как умерла мама, и совсем не знаю, как погиб отец... Мне их так не хватает, если б ты только знал, как я иногда реву по ночам, когда вижу их во сне. Я часто вижу их во сне... Часто. И понимаю, что они меня оберегают, хотят мне чем-то издали помочь, а мне не всегда удаётся разгадать их вещие знаки... Не всегда...

Нефертити отстранилась от фараона, но он вдруг обнял её и осторожно привлёк к себе. Их лица оказались рядом, и несколько мгновений они стояли не шелохнувшись. Запах душистого розового масла, смешанный с терпким жасмином, исходивший от принцессы, мгновенно возбудил его. Он чувствовал, как подобно травинке на ветру дрожит её гибкое тело. Это волнение невольно передалось и ему. Правитель приблизился к её полным розовым губам, столь страстно ему захотелось их коснуться, но, увидев испуганные глаза принцессы, которые, как ему показалось, умоляли пощадить её, замер и опустил глаза.

— Завтра я не смогу прийти...

— Да, я понимаю.

Она отодвинулась от наследника, отошла в сторону, чувствуя всю неловкость происшедшего. Царевич угрюмо молчал.

— Я пойду? — спросила она.

Он кивнул. Принцесса помедлила, подошла к двери, остановилась. Взглянула на него.

— Хочешь, я останусь, переночую у сестры?

Слабая улыбка озарила его лицо.

— Да, хочу.

— Я только схожу домой, предупрежу своих и скажу, чтоб не суетились завтра с обедом, — попросила она.

Наследник кивнул, по-доброму ей улыбнулся. Нефертити ушла, а царевич возвратился к умирающему отцу, как и обещал ему, чтобы продолжить их разговор.

Он вошёл, взглянул на Сирака, который, склонив голову, стоял у изголовья властителя, и всё понял: опоздал. Сердце вдруг сдавило, ноги одеревенели, и он даже не смог подойти к отцу, издали глядя на него. Прошло меньше получаса, как наследник покинул спальню. Видимо, тот, первый, разговор с сыном потребовал от фараона слишком большого напряжения, и стоило сыну отойти, как последние жизненные силы покинули правителя.

— Примите мои искренние соболезнования... — подойдя к наследнику и поклонившись, проговорил лекарь. Он на мгновение умолк, словно раздумывая, как теперь следует обращаться к наследнику, и, помедлив, вымолвил: — Ваше величество! — Приблизившись, Сирак шёпотом добавил: — Подойдите, проститесь с отцом. Душа его здесь, она слышит вас...

Царевич подошёл к покойному, взглянул на него. Нос заострился, веки потемнели, кожа натянулась, чуть отливая желтизной, и всё лицо неожиданно приобрело оттенок суровой значительности, как и подобает государю большой державы. Наследник боялся шевельнуться. Он лишь скосил глаза, глядя за изголовье и пытаясь найти душу, чтобы к ней и обратиться, — Шуад рассказывал, что в первые мгновения отделения от тела она светится, — но не нашёл. Он оглянулся, желая справиться о том у Сирака, но лекарь стоял позади, опустив голову, погруженный в свои грустные раздумья.

— Простите меня, ваше величество, за те горести, что я невольно вам причинил, — прошептал царевич, — за то, что мы все не смогли уберечь вас... — голос его захрипел. — Для нас это великая потеря... Мы всегда будем вас помнить... Прости меня, отец...

Он приблизился к его безвольной руке, наклонился, чтобы поцеловать её в последний раз, но, так и не коснувшись её, вдруг выпрямился: кисловато-затхлый запах мёртвого тела мгновенно вызвал приступ тошноты, и он с трудом остановил его. На вторую попытку не отважился. Отошёл от кровати, оглянулся на лекаря. Тот послушно приблизился к наследнику.

— С вашего разрешения, ваше величество, мы начнём готовить тело нашего почившего властителя к погребению? — робко, заискивающе спросил Сирак, склоняя голову набок.

Юный фараон молча кивнул и протянул лекарю руку для поцелуя. Тот жадно прильнул к ней.

— Сколько вам потребуется времени, чтобы всё закончить? — отнимая руку, спросил новый властитель.

— Как обычно, месяца три, не меньше, ваше величество, такова сложность всей процедуры.

— Хорошо.

Телохранители отца вместе со своим начальником, невысоким, но мускулистым греком Криспом, почтительно склонились, готовые двинуться следом за новым самодержцем, но царственный отрок лёгким движением руки остановил слуг, как бы давая понять, что не нуждается в их услугах. Это был первый и весьма неожиданный шаг нового правителя. Он покинул спальню отца и не торопясь двинулся по открытой галерее, увитой виноградными лозами и выходившей в небольшой внутренний дворик с фонтаном и цветником, за которым ухаживали несколько садовников. Странная улыбка блуждала на его губах, лукавая, почти торжествующая, однако окрашенная неподдельной грустью. Дойдя до середины, он вдруг остановился, выглянул во двор, где снова шумно забил разноязыкий фонтан, поднимая в воздух целое облако радужных брызг, ибо зарядивший с угра дождь не только прекратился, но и тучи умчались неведомо куда, а на чистом, как слеза, небе опять запалило беспощадное солнце.

— Он что, колдун, этот иудей? — щурясь от яркого света, вполголоса пробормотал наследник. — Или боги на этот раз смилостивились и пожалели красавчика? Вот что я хотел бы знать.