Владислав Романов - Нефертити

— А если боги всё же существуют? — спросил Аменхетеп.

Шуад иронически поджал губы.

— Говорят, боги оберегают человека от стихийных бедствий. Но отовсюду нам сообщают: там земля трясётся, там наводнение, там горы изрыгают огонь, там засуха. Создаётся такое ощущение, что богам либо всё равно, либо они не в состоянии этим бедствиям противостоять, что противоречит божественной сути, либо их просто нет. Говорят, боги борются против злых сил. Но почему тогда они не останавливают Суппилулиуму, который захватывает чужие земли и убивает невинных людей? Почему они равнодушно взирают на других тиранов? Почему тогда они ни во что не вмешиваются? Вот я и подумал: а может быть, их просто нет? Многие племена до сих пор поклоняются всяким амулетам, священным статуям, камням, рекам и деревьям. Но когда возникли такие державы, как наша, то отбивать поклоны стало неудобно, тем более царским лицам. И вот тогда, как мне кажется, мудрецы властителей и придумали взамен амулетов живых богов, наделив их разными обязанностями. Когда же начали создаваться другие государства, то их правители по образцу первых держав создавали своих божеств, кто бы их охранял и кого бы боялись все, ибо они невидимы, вечны и всемогущи. Боги — это священный кнут, с помощью которого самодержец держит народ в повиновении! — торжественно закончил свою речь Шуад и одновременно допил кувшин с виноградным соком.

Аменхетеп даже внутренне содрогнулся от столь кощунственных слов, уверенно слетавших с языка жреца, официально служившего в храме Амона-Ра, главного бога египтян, и обязанного по своей должности не только верить в существование богов, но и самым решительным образом искоренять богохульство и неверие. Несколько мгновений фараон не мог шевельнуться, боясь ответной и немедленной кары богов, которая, как казалось ему, обрушится на их головы, но ничего не случилось. Заглянула Тиу, глаза её были заплаканы, она сообщила, что Нефертити у неё. Юный государь кивнул, и она, увидев его напряжённое лицо, удалилась, не став мешать их беседе со жрецом.

Загорелое тело жреца, обнажённое до пояса — верхние одежды фараоном и жрецами надевались лишь во время торжественных богослужений, этим подчёркивалось уважение к богам — покрылось потом, но не столько от волнения, сколько от пятилитрового кувшина. Жрец уже начал снова облизывать толстые губы и поглядывать на него.

— Мне кажется, такие предположения возникают в голове многих жрецов и оракулов, они лишь не позволяют себе откровенничать по таким вопросам, ибо ни один разумный самодержец не согласится разрушить этот придуманный мир, настолько он хорош и удобен, — продолжил Шуад. — А вот чуть облегчить его, сделать проще, доступнее для каждого просто необходимо! Ибо не все ваши подданные, ваше величество, помнят каждого из богов и чем он занимается. Их больше тридцати. И повелось уже так, что у каждого города есть свой как бы главный бог. Вы знаете, что Апису поклоняются в Мемфисе, Ихи в Ден-дерах, Тота превозносят в Гермополе и так далее. Это ещё один повод’ чтобы ввести единобожие! Тогда мы сократим количество храмов, а соответственно и число жрецов, я подсчитал, почти на две трети. Жрецы, как прожорливые мыши, да простится мне такое сравнение, бесполезно пожирают нашу казну, набивая лишь толстые животы. Во всех смыслах эта идея выгодна! — с жаром закончил наставник, для убедительности хлопнув себя по жирному пузу.

Мясистое лицо его покрылось крупными каплями пота, столь горячо он говорил, пытаясь убедить наследника. Жрец промокнул пот тонким платком. Он надеялся на полное одобрение своих мыслей и уже предвкушал важную победу, но фараон держал долгую паузу, и Шуад смиренно молчал, сознавая, что перед ним не просто ученик, а полновластный правитель. Учитель вдруг подумал, что давно перерос эту свою должность и надобно мягко подсказать самодержцу, кто сможет стать истинным советником во всех его начинаниях. Ибо последняя его идея позволит сберечь фараону две трети государственной казны, а на эти средства можно выстроить ещё один город, подобный Фивам. Шуад предугадывал, что, несмотря на юный ум, повелитель способен оценить жемчужные зёрна столь смелых решений, однако то, что промолвил властитель, заставило его тотчас оцепенеть:

— Я запрещаю вам не только говорить, но и думать о том, что вы только что мне рассказали, — отчётливо, почти по слогам, суровым тоном выговорил правитель, сохраняя мрачное выражение лица. — Даже думать об этом!

Молодой хеттский оракул Вартруум прибыл в Фивы в середине третьей недели сезона дождей, которые однако так и не начинались, преодолев более двухсот вёрст долгого караванного пути по пустыне. Лёгкий дождик, поморосив несколько часов в первый день, неожиданно стих, выглянуло солнце, запалив с такой силой, что знойное дыхание песков за три дня дороги прожгло бедного путешественника из Хатти от глаз до пяток. Оракул прибыл в столицу Египта под своим именем, имея, правда, на руках верительную грамоту хеттского купца, в которой говорилось, что его доверенный порученец прибыл в Фивы, чтобы вести переговоры с местными купцами и мукомолами о закупке трёх тысяч мешков овса и пшеницы. Худым своим обликом и диковато-жадным взглядом он напоминал больше разбойника, чем купца, однако оракула это вовсе не занимало. Он сразу же почувствовал, что Азылык о его прибытии уже всё знает, а скрывать своё истинное лицо ему было больше не от кого.

В Фивах же в те дни царило большое волнение. Первыми, узрев неожиданную перемену погоды и нашествие засухи, возроптали земледельцы. На базаре тотчас подскочили цены на зерно, сначала вдвое, потом втрое, в день прибытия оракула его вообще перестали продавать, а потому заезжих купцов сразу предупреждали, что хлебных торгов пока не будет и начнутся они не раньше, чем через полгода. И только тогда жители Фив обратили свои взоры на первого царедворца Илию, построившего хлебный городок на окраине столицы, поняв наконец, что эту засуху он провидел много лет назад. В череде бурных событий — смерти старого фараона, восхождения на престол нового, двенадцатилетнего, неожиданной засухи и противоречивых слухов о её долгом шествии по Египту и соседним странам, о великом даре провидения первого царедворца — на появление заезжего купца никто не обратил внимания, и это как нельзя больше устраивало последнего.

Вартруум остановился в доме финикийского купца Саима, давно осевшего в Египте, с кем Озри был связан родством через своего сына, женатого на родной племяннице купца и жившего с женой в Мемфисе. Старейшина хеттских оракулов в последний миг испугался того, что их самоуверенный выскочка провалится, погибнет, не исполнит приказа вождя и тем самым навлечёт гнев на всех прорицателей и прежде всего на него. Вот мудрый финикиец и старался, готовясь уже сейчас ответить на простой вопрос властителя: «А какую помощь ты оказал неопытному оракулу?» Самодержец всегда любил простые вопросы и простые ответы. И ответ прозвучит столь же просто. Озри скажет, что нашёл молодому провидцу хорошее жильё в Фивах, дармовой стол, надёжных помощников, то есть всем обеспечил, всем подсобил, и только дурак мог потерпеть неудачу. А в том, что так всё и случится, Озри не сомневался: одолеть Азылыка был в состоянии лишь второй такой маг и прорицатель, в Хатти же он ещё не родился.