Владислав Романов - Нефертити

Неферт, округлив глаза, пристально смотрел на правителя. Кажется, только сейчас он понял, что этот мальчишка давно всё рассчитал и загнал его в западню.

— Вы не сделаете этого! — прошептал жрец.

— Увы, другого выхода нет.

— Выход всегда есть, если он кому-то необходим, — опустив голову, пробормотал Неферт.

— Какой же?

Верховный жрец несколько мгновений молчал, не поднимая головы и чуть покачиваясь в кресле. Было видно, сколь нелегко ему выговорить то, о чём думает.

— Я знаю, вы ждёте от меня признания и поддержки ваших планов, — еле слышно выговорил Неферт. — Ведь так?

Фараон не ответил.

— Я готов... — приверженец Амона-Ра запнулся, помедлил. — Я готов поддержать всё... перемены, ваше величество. Я только не хочу быть Верховным жрецом и сам уйду, уступив этот пост кому угодно и обещая никогда не хулить сделанное вами, а наоборот, одобрять. Думаю, что такой исход наших отношений лучше, нежели моя казнь, ибо все поймут это как моё несогласие с переменой главного божества. Вор из меня никудышный. Все люди знают, что я всегда был нищ, ходил в одном рубище, помогал беднякам, а за одну овцу или козу, за горсть зерна или луковицу Верховного жреца не казнят. Многие мои последователи восстанут после казни. Большая кровь прольётся. Я этого не хочу. Да и вы этого не хотите, ваше величество, иначе бы давно взяли под стражу, а не вели тут со мной эти беседы о моих винах, кои того не стоят. Впрочем, решайте сами, мне уже всё равно. Я устал. Мой век закончился...

Неферт умолк, и фараон долго молчал, глядя на него. Ему вдруг стало жаль Верховного жреца. Он, может быть, не так умён, как Шуад, но у него хватка льва. Вот кто бы в течение полугода сделал весь народ приверженцами Атона. Небескорыстно, конечно. Но кто знает, возможно, это стоило бы даже дешевле.

— Хорошо, так и решим. Но если вы осмелитесь обмануть меня, то я не пощажу ни вас, ни ваших родных! — твёрдо заявил Аменхетеп.

— Я не Шуад, я никого и никогда не предавал, — негромко обронил Неферт, и эти слова, как горсть камней, упавших в гулкий пустой колодец, отозвались в душе властителя.

Подходил к концу шестой год засухи, и хлебные караваны день и ночь караулили у ворот хлебного городка, ожидая, когда подойдёт их очередь получать зерно. Илия не спешил наполнять мешки каждого верблюда, тщательно проверяя купцов, иногда даже посылая гонцов в Финикию, Сирию и Палестину, чтобы проверить подлинность их рекомендаций и целей. За эти пять лет ему не раз пришлось столкнуться с обманом, когда проданный хлеб подлые коробейники потом перепродавали втридорога, наживаясь и позоря честное имя египетских торговцев.

Фараон уже объявил о переносе столицы в Ахет-Атон, о верховенстве бога Атона, храм которого был спешно выстроен в Фивах, и даже о перемене своего имени. Народ роптал. Стоны и плач доносились от стен Карнакского храма, главного прибежища прежнего «визиря бедных» Амона-Ра, который теперь терял своё положение «царя божеств». Правитель направил гонца с посланием к Неферту, напомнив ему, что тот обещал поддержать эту перемену. Старейшина жрецов сдержал своё слово, выступил с одобрением действий самодержца, пытаясь успокоить своих сторонников, объяснив, что храмы и почитание других богов остаются, как и то, что солнце, его сила, тепло и свет — Атон же и есть диск солнца — по-прежнему их главная святыня.

Его речь произвела впечатление, хотя старый жрец не объяснил, кому и зачем потребовалась эта перемена. Все привыкли к Амону, ибо он всегда изображался в виде человека, но с головой барана, который также был почитаем и любим в Египте, а теперь в Атоне египтянам предлагался просто круг с расходящимися от него лучами. Нет, против солнца никто не возражал, но все боги — Осирис, Исида — имели человеческий облик, истории их любви, смерти передавались из уст в уста. Все знали, как злой Сет, бог пустыни, обманом погубил Осириса, как трепетная Исида воскрешала его к жизни. Боги имели сходство с людьми. Но как полюбить круг с лучами? Никто этого не знал, да и вряд ли вообще это было возможно.

Народ роптал ещё и потому, что Неферт известил всех, что снимает с себя обязанности Верховного жреца и уходит на покой. За двадцать лет люди привыкли к Верховному жрецу и не желали видеть другого, хотя старейшина объявил, что благословляет каждого, кого государь пожелает видеть на этом посту.

Эти события — шестой год засухи, перемена духовной жизни с введением единобожия и перенесение столицы — потрясли египтян в тот год. Все только о том и говорили. Шуад летал, готовясь к переезду, из дома во дворец фараона, ибо текст «Книги истин Атона» был утверждён, и переписчики готовили первые экземпляры, которые можно было подержать в руках. Жрец бегал туда-сюда, исправляя ошибки, следя за работой переписчиков, наслаждаясь простотой и мудростью своих историй.

«Язык мой — тугая стрела, нацеленная на правду, но всякий раз пронзающая ложь, ибо лгать привычнее и легче, а в правду почти никто не попадает. Но кто же в этом сознается? И все клятвенно утверждают, что они лучшие на свете лучники».

Жрец прищёлкивал от восторга языком, перечитывая краткие изречения — как-никак больше четырёх лет сладкого каторжного труда, себя уважать, любить надо, а как же иначе, — но согревала и другая мыслишка: Неферт объявил о своём уходе, а другого, более близкого к правителю жреца, который бы столько сделал для него, нет. Практически слепил, наставил на путь истинный, да и «Книга...» ему сразу же понравилась, а после доработки вообще никаких вопросов, кроме благодарности. Не хватало только сакраментального: «Чем я могу отблагодарить тебя, Шуад?». Да, этого вопроса не последовало, хотя с Нефертом было уже всё ясно. Впрочем, фараону не до того. Ни с кем из жрецов он не общался, никого не приглашал, значит, и соперников нет. А кому ещё быть Верховным жрецом, как не ему, кто всё это заварил? Пора и ему отрезать себе кусок праздничного пирога, разжиться большим домом, слугами, подношениями, серебришком. Уж он-то не будет по пять лет одни и те же сандалии носить.

Неферт встретил его, скривил тонкие губы и с презрением прошипел:

— Мерзкий Каин!..

Да, когда-то Верховный жрец его обласкал, пригрел, взрастил, но прежде чем выйти в люди и стать настоятелем главного Карнакского храма Амона-Ра, Шуад десять лет отбыл у него на побегушках. Каждый день с утра бегал на базар за свежим молоком и сыром для учителя, днём за свежими бараньими рёбрышками, рыбой или вином, а в перерывах успевал ещё сочинять речи для Верховного, которые тот любил произносить на всяких торжествах, ибо имел от природы красивый низкий голос, густой, раскатистый, а потому от слов требовалась лёгкость и певучесть. Угодить было непросто. Рассердившись, учитель мог и навесить оплеух. И так десять лет в полном рабстве и в полной зависимости от этого ничтожества, который не сочинил сам ни строчки, не придумал ни одной идеи. И после всего он хотел, чтобы Шуад и дальше пресмыкался перед ним, бегал, следил, наушничал. Когда же Аменхетеп Третий пригласил Шуада наставником к царевичу, Неферт потребовал, чтобы жрец докладывал ему о каждом проведённом им занятии во дворце: о чём сам проповедовал, что видел и что слышал. Когда же строптивый ученик отказался, Верховный вмиг сделался его врагом, желая наказать непокорного, перегрызть своему выкормышу горло. Уж как хотелось, да не удалось.